...И грянул гром - Фридрих Незнанский

— В сарае!

— Живой?

— Я… я не знаю. В сарае! Уже на выходе из сеней, на пороге дома, Голованова тормознул Дронов:

— Всеволод Михайлович… не спешите.

Не спешите?..

Голованов вдруг почувствовал, как у него что-то оборвалось внутри, и тяжелой жаркой волной в голову ударила кровь. Стало трудно дышать.

— Он… что? И замолчал, шаря взглядом по лицу Дронова.

— Да живой… живой ваш Пианист! — успокоил его Дронов. — Но сейчас… Погодите немного.

Живой!

Тысячи раскаленных молоточков, которые еще за секунду до этого молотили в висках, начали понемногу стихать, и Голованов осознал, что может наконец-то вдохнуть полной грудью.

Живой — и это было главное.

Уже осмысленными глазами уставился на лейтенанта:

— Он что, в сарае?

— Был в сарае. Считайте, что едва дышал. Ребята перетащили в автобус, понемногу приводят в чувство. — И добавил, радостно засмеявшись: — Малость спирта дали хлебнуть, сейчас растирку делают. Так что, когда очухается, ящик коньяку с него.

Голованов тоже хотел бы засмеяться, да не смог. И только произнес негромко:

— Так, может, я… Может, помочь что?

— Не надо, — остановил его Дронов. — Сейчас Сергачев с ним работает.

Однако, заметив, как напрягся Голованов, пояснил:

— Да вы не волнуйтесь, Сергачев с вашим Пианистом сразу же в доверительный контакт вошел.

— Но ведь он же, наверное, думает, что мы — это люди Похмелкина?

— Думает, — согласился с ним Дронов. — И никто его пока что в этом разуверять не стал. И как только пришел в себя и смог говорить, то первое, в чем он покаялся, так это что Василий, то есть Вассал, когда умолял Аслана, чтобы тот оставил его в живых, назвал место, где Похмелкин обустроил лабораторию по производству колес.

— И? — подался к нему Голованов. И снова Дронов растекся в белозубой, молодой улыбке:

— Цех мыловаренного завода. Как вы и предполагали.

Дронов покосился на калитку в заборе, через которую просматривался спецназовский микроавтобус, в котором в этот момент с Чудецким «работал» Сергачев, и негромко произнес:

— Считайте, что вы нам здорово помогли, Всеволод Михайлович. Здорово помогли. Я только что связывался с Моисеевым, доложил ему относительно мыловаренного завода, и, думаю, не позже шести утра туда нагрянет «Гром».

Он произнес эту фразу и сам же засмеялся неожиданному словосочетанию: «Нагрянет гром…»

Однако тут же посуровел лицом и негромко спросил:

— Что… действительно Вассала?.. Голованов молча кивнул.

— Жалко, конечно, — подвел итог Дронов, — но…

И замолчал, покосившись на освещенные окна дома. Видимо, хотел сказать, что собаке собачья смерть, или — кто ищет, то всегда найдет, однако постеснялся сорокалетнего москвича, к которому успел прикипеть душой за прошедшую ночь.

— Не знаешь, с Москвой уже связывались? — перевел разговор Голованов, уже винивший себя лично за гибель Вассала. Вот если бы сутками раньше заняться обработкой продажных ментов, то, возможно, и остался бы жив «аризонский» диджей, ставший едва ли не доверенным лицом хозяина ночного клуба. А рассказать он мог многое, очень многое.

— А как же! — вскинулся Дронов. — Только что Моисеев с вашим Замятиным разговаривал. Доложил обстановку, и если накладок никаких не будет, то через пару часов начнем совместную операцию.

Замолчал было, однако тут же пояснил:

— Надо будет взять всех оптовиков и более мелкую шушеру одновременно. Минута в минуту. Чтобы ни один из них не успел свой товар сбросить.

— А что с той партией, которую уже приготовил для отправки Похмелкин?

На лице лейтенанта расплылась сверхдовольная улыбка.

— Не волнуйтесь, здесь все тип-топ. С этим товаром моя группа работает. — И вдруг рассмеялся белозубо. — Не поверите, но, кажется, именно этой партией экстези наш Ник и подписал себе приговор.

— Что, неужто все колеса прямо на заводе держит?

— Хлеще! В своем загородном доме тайник соорудил. И как только мы его возьмем…

Голованов смотрел на Дронова и радовался в душе за этого лейтенанта. Парню не пришлось столкнуться с общероссийским чиновничьим беспределом, с каким сам Голованов столкнулся в недалеком прошлом, и он еще верил в силу закона и справедливость.

Дай-то бог и нашему козляте волка съесть!

В Москву возвращались на пятый день после завершения действительно удачно проведенной операции по ликвидации краснохолмской базовой лаборатории по производству экстези. Можно было бы улететь и раньше, однако Голованов не мог появиться перед Мариной без ее сына, и пришлось ждать несколько дней, пока с него не снимут необходимые для следствия показания, пока не будет проведена очная ставка с Похмелкиным-младшим, и так далее, что было необходимо для следствия.

Итак, с Краснохолмском вроде бы все утряслось, однако впереди была Москва, убийство Валерии Лопатко, в котором, как признался в телефонном разговоре Денис Грязнов, оставалось еще много белых пятен и много чего другого. И от всех этих мыслей, не очень-то радостных, несмотря на благополучный исход краснохолмского вояжа, у Голованова портилось настроение, и он старался приглушить сосущее чувство тревоги глотками французского коньяка, бутылку которого перед самым отлетом передал для него Моисеев, а Дронов сунул ее тому в карман.

…Голованов покосился на Агеева, мирно посапывающего в кресле у иллюминатора, перевел взгляд на Чудецкого, который хоть и оклемался немного, после того как уже распростился с жизнью, однако окончательно так и не смог прийти в себя. Судя по всему, с парнем придется провести курс реабилитации, и сейчас ему требовался душевный покой, однако именно этого Голованов и не мог ему позволить. Все эти дни с Чудецким работали краснохолмские опера и следователь областной прокуратуры, он был практически изолирован от Голованова, а Всеволоду Михайловичу необходимо было самому осознать степень вины Чудецкого в убийстве девушки. Причем еще до того, как самолет приземлится в Москве.

Он покосился на сидевшего между ним и Агеевым парня, тронул за локоть:

— Не спишь?

— Какое там! — буркнул Чудецкий и открыл глаза. — Как представлю себе, что все эти дни с матерью творилось, так…

И он безнадежно махнул рукой.

— А ты что же, позвонить ей не мог, когда из Москвы со своим дружком сваливал?

Чудецкий только вздохнул.

— И все-таки? — настаивал Голованов.

— Василий запретил звонить. А чтобы соблазна не было, мой мобильник выбросил.