Приятель - Дэвид МакГроги

Администратор встретила нас с исключительным равнодушием и сообщила, что мы можем сесть возле бара. Мы заняли единственный свободный столик у самой стойки. Впервые за долгое время нам представился случай спокойно побеседовать друг с другом, когда никто не мешал и не отвлекал. Я заметил темные круги под прекрасными глазами Пэм – несомненно, у меня были такие же круги, только вот глаза далеко не такие прекрасные. Мы оба действительно очень утомились.

– Мы что же, должны заказывать все прямо в баре? – удивился я, когда спустя десять минут к нам так никто и не подошел.

– Кто-нибудь да подойдет, – ответила Пэм, зевая.

По правде говоря, мимо проходило немало людей: официанты, официантки, уборщики посуды, администратор и даже, кажется, сам управляющий – целый Комитет начальников штабов[52]. Все они проходили совсем рядом, но избегали смотреть в нашу сторону. Пару раз я попытался привлечь их внимание взмахом руки, но они смотрели куда-то мимо. Бросив взгляд за стойку бара, я увидел, что оба бармена оживленно беседуют с завсегдатаями, снова и снова наполняя их бокалы прежде, чем те успевают сделать новый заказ, и подавая бифштексы, сдобренные всевозможными подливками.

Мы с Пэм поговорили о Цыпе. Обсудили, как хорош и красив наш дом – просторный, новенький, да и девочкам понравился сразу.

– Извините, сэр, – обратился я к официанту, который проходил мимо.

Мы сидели там уже минут тридцать, но никто на нас так и не взглянул. У стойки были посетители, которые – уже после того как мы пришли – заказали себе бифштексы на кости, а их не так быстро готовят. Так вот, эти посетители уже успели наполовину съесть свои порции. Официант бросил что-то вроде «сейчас кого-нибудь позову», и исчез из виду. В его устах «сейчас» явно не значило «сегодня».

Пэм высказала то, что было у меня на уме, и хорошо сделала, потому что иной раз, когда говоришь это сам, фраза звучит как-то очень уж глупо:

– Ты к такому не привык, правда?

Я решил, что она говорит о безобразном обслуживании, о том, что к нам относятся как к людям второго сорта, о том, что я никого здесь не интересую, кроме, может быть, одной только Пэм.

– Думаю, я не успел еще привыкнуть ко всему здешнему, – ответил я. Пэм промолчала, я тоже замолк, лишь немного позднее осознав, что не хочу казаться слишком раздраженным. Тогда я ограничился вопросом: – Цыпа когда-нибудь перестанет непрерывно кукарекать, правда ведь?

Богом клянусь: когда я задал этот вопрос, мне послышались его вопли прямо из обеденного зала – этот звук слишком глубоко врезался в мои слуховые нервы.

– Он сейчас привыкает понемногу, – высказала свое мнение Пэм. – Для него здесь все совсем другое. Мы живем на более оживленной улице, его окружает больший простор, а домик его, в отличие от гаража, далековато от дома – ему это, по-моему, не очень нравится. Мне думается, Цыпа любит спать под одной крышей с остальными.

Она говорила разумные вещи, но за абсолютно пустым столом, на котором не было ни блюд, ни напитков, ни посуды, ни меню – никому в ресторане не было до нас ни малейшего дела.

В эту самую минуту возле стойки появился улыбающийся господин в парадной белой форме повара. Он явно направлялся к нам, по пути то и дело пожимая руки постоянным клиентам. Выглядел он жизнерадостным, так и сыпал остротами, вызывавшими у всех веселый смех, протягивал руки к их тарелкам – и все это легко и непринужденно. Он шел прямо к нам, дошел – и пошел дальше. Я не мог не вспомнить о том, как часто в прошлом шеф-повар какого-нибудь хорошего ресторана в Бостоне выходил из дверей куда лучшей кухни, чем здешняя, – специально ради того, чтобы взглянуть… Ладно, хватит, а то я начну говорить всякие глупости. Не обращайте внимания.

Между прочим, Пэм, казалось, ничего этого не замечала. То ли она слишком устала, то ли настолько глубоко погрузилась в раздумья о ниспосланном ей Богом петухе.

– Цыпе еще привыкать и привыкать, – продолжила она. – Особенно если вспомнить, как сильно он любит порядок во всем. – Помолчала и добавила: – А знаешь, у вас с ним куда больше общего, чем ты думаешь. – С этими словами она соскользнула с табурета и потянула меня за руку. – Пойдем. Я куплю пиццу, и съедим мы ее дома.

– Это еще при условии, что в пиццерии у нас примут заказ.

По пути я обратил внимание на повара, который обнимал за плечи пожилого посетителя. Столик был накрыт на шесть персон, и все дружно улыбались. Повсюду сновали официанты с тележками, нагруженными салатами, бифштексами и цыплятами-гриль. В дверях девушка-администратор любезно спросила нас:

– Как вам понравилось?

– Я всем знакомым расскажу об этом ресторане, – заверил я.

Пэм подавила смешок, а молодая женщина просияла ослепительной улыбкой, и мы разошлись, чтобы больше никогда не встречаться.

По-прежнему я, возвращаясь с работы, никогда не знал, что ждет меня в моем – или частично моем – новом доме: сгорающие от нетерпения девочки, которые спешат поделиться каким-то новым открытием, например, процитировать мне удачную остроту их веселой подружки Клер, или же молчаливые и мрачные девочки, которым вовсе не хочется иметь со мной дела. Еще в машине, по пути домой, я обычно звонил Пэм и спрашивал: «Как там дети?», и она отвечала: «Великолепно!» А потом я приезжал, и они даже не удостаивали меня взглядом, будучи не в силах оторваться от передачи на канале «Планета животных» и не пробормотав даже слова «привет». В другой раз Пэм жаловалась, что девочки ведут себя безобразно, а я находил в доме двух восхитительных детишек, которые уютно устраивались у меня на коленях, пока я, сидя на диване, читал им книжку.

Однажды я позвонил, и Пэм сделала мне загадочное предупреждение: «Приготовься!» Я понял это так: дома меня ждут две усталые девочки, которые при моем появлении спрячутся под одеяло. Но вместо этого Абигейл выбежала ко мне в переднюю, когда я не успел еще снять пиджак, и проговорила звенящим голоском и с самой милой улыбкой:

– Нам нужно поговорить.

– Отлично, – сказал я ей. – А о чем?

Она посмотрела на меня, широко раскрыв глаза, улыбаясь во весь рот, и объявила:

– Я хочу котенка.

Я очень горжусь тем, что при этих словах не вздрогнул, не отшатнулся, не побледнел как полотно, не свернулся в клубок и не застонал: «Нет, нет и нет! Я не желаю больше зверей в этом треклятом доме!» Горжусь я этим потому, что уже по самое горло был сыт всевозможными животными, покрытыми шерстью и перьями и доставлявшими только беспокойство, а от полного сумасшествия меня отделяло отсутствие как раз еще одного комплекта когтистых лапок. Ничего такого я не сказал, а произнес весело, с улыбкой: