Что день грядущий нам готовил? Летающие автомобили, роботы-повара, отпуск на Луне и другие несбывшиеся чудеса наших дней, предсказанные в прошлом веке - Пол Майло

Теории Скиннера заметно повлияли на движение, возникшее в следующем поколении: молодые идеалисты попытались осуществить хотя бы часть программы «Уолдена-2» на практике. Известные в конце шестидесятых коммуны Уолден-Хаус в столичном округе Колумбия и Твин-Оукс в сельской Вирджинии явно создавались по скиннеровским чертежам. Семья у них не считалась первичной ячейкой общества; обедали все вместе за большим столом, но дети не обязательно рассаживались под боком у родителей. Общинник по имени Джо Анушкевич заявил однажды, что в конце концов вся Америка обязательно пойдет по стопам его коммуны Твин-Оукс.

Но на деле таких вольных общин, где бы строго придерживались заветов основоположника, было — раз, два и обчелся. При всем своем педагогическом радикализме профессор Скиннер имел вполне традиционные взгляды на секс. Он верил в гендерное равенство и в реальность целомудренной дружбы разнополых людей, полагая к тому же, что разумный бихевиористский подход лишь упрочит моногамный брак в коммунах по сравнению с «внешним миром». Большинство из последних, напротив, приобрели сомнительную славу рассадников свободной любви — чего Скиннер в принципе не одобрял. Там отбросили саму идею романтической пары: каждому вольно переспать с кем угодно и никто не вправе ревновать (во всяком случае, в теории).

Бесшабашные ребята со связками пестрых бус и намалеванными на щеках сердечками не были единственными, кому захотелось вывернуть наизнанку представления о семье как постоянной паре с рожденными ею детьми. На исходе шестидесятых слишком многим начинало казаться, будто иного выбора, чем отход от привычных понятий, у общества нет. Показатели разводов и рождений вне брака скакнули вверх и собирались, по всем признакам, расти дальше — вопреки предсказанию, сделанному в середине 1950-х годов Американским социологическим обществом и сводящемуся к тому, что якобы к началу XXI столетия доля разводов упадет ниже 20 процентов.

Элвин Тоффлер писал в книге «Шок будущего», что брак, подобно множеству социальных явлений, должен рассматриваться как неустойчивое агрегатное состояние; пары будут вступать в интимную связь, заранее зная, что взаимная симпатия может оказаться «скоротечной». Такой уклад автор назвал временным браком. «Серийные» браки — когда люди женятся и выходят замуж три, четыре, пять раз в жизни, станут банальностью. Тоффлер отметил и то, что в некоторых сообществах распространяется пробный брак — союз вполне официальный, но заведомо непрочный; эту форму семьи приветствовали некоторые авторитеты. Еще он предсказал, что подросшая молодежь начнет покидать родительский кров раньше, чем это было принято в прошлых поколениях. Так появятся новые миллионы самостоятельных молодых людей, в двадцать с небольшим, как правило, уже во втором браке. Полный контраст с нынешней реальностью, когда масса отпрысков обоего пола, ни разу не заводивших свои семьи, порой и на середине четвертого десятка остается жить с родителями.

По мнению Тоффлера и многих его коллег, основная причина «серийных» браков в том, что слишком ничтожна вероятность отыскать в не искушенной еще юности родственную душу, с кем жизнь не опротивеет и за полвека… Другое дискуссионное решение этой проблемы предполагало возврат к древним обычаям Востока или же к мормонской практике: многоженству.

Еще в двадцатые годы британец Норман Хейр считал возможным узаконить эти образцы, приняв во внимание всеобщую — вероятно, обусловленную генетически — склонность мужчин к частой смене партнерш. «Сейчас все мы притворяемся верными супругами, невзирая на повальное распространение адюльтера и внебрачного сожительства… Но рано или поздно придется взглянуть правде в глаза и признать, что мужчины полигамны по своей натуре… Несомненно, позволить каждой женщине иметь полмужа было бы лучше, чем нынешнее положение, когда половина из них имеет одного мужа, а другая — нисколько».

К шестидесятым подобные воззрения сделались популярны сверх всяких ожиданий. Бизнесмен из Бостона Роберт Риммер сочинил роман «Харрадский эксперимент», и тот получил, можно сказать, культовое реноме, разойдясь двухмиллионным тиражом, главным образом среди молодежи. Автор, вдохновленный недавним изобретением противозачаточной пилюли, живописал придуманный колледж, где наставники активно склоняют студентов обоего пола к ублажению юношеской гиперсексуальности (вдобавок подогретой всевозможными способами: например, занятия физкультурой проводятся нагишом) с любым количеством партнеров. В следующих книгах Риммер продолжал отстаивать свою главную мысль: моногамный брак есть «тюремное заключение», убивающее у супругов со стажем все живые чувства. Он утверждал в числе прочего, что сексуальное разнообразие поможет снизить мужскую агрессивность и установить мир и братство во всем мире.

В отличие от глашатаев традиционного гаремного многоженства, Риммер пропагандировал настоящий полигамный, или групповой, брак, в котором женщины тоже имеют нескольких партнеров. Героиня «Харрадского эксперимента» Валери, войдя в такую группу, назвавшуюся «Вшестером», рассказывает, как хорошо с тройкой мужей, меняющихся через неделю: всякий раз, откровенничает она, «у меня снова и снова ощущения первой брачной ночи».

Изменившиеся нравы — лишь один из семейных (или, если угодно, «антисемейных») устоев в новом веке. Другим должны были стать биотехнологии. Как рассказывалось в первой главе, в посулах генной инженерии, искусственной матки и пересадки яйцеклеток многие видели смертельный удар по «статусным» взаимоотношениям родителей с детьми. В пространной статье, опубликованной в 1966 году в женском журнале «Мадемуазель», психиатр Химэн Дж. Вейцен предостерегал, что грядущая «биологическая революция» может обездолить женщин, отняв у них, как выразился автор, первостепенный созидательный вклад — деторождение. Вейцен считал, что женщина, отчужденная от дитяти, чьи гены созданы в лаборатории, начнет стремиться превзойти мужчину в профессии, тем самым «совершая его психологическое убийство».

Мужчин, которые «более не строят семейных жилищ, не добывают мясо на охоте и не участвуют в домашних делах, требующих физической силы», точно так же могут лишить простой природной радости видеть себя в потомках. Вейцен задавался вопросом: не разрушит ли прогресс «мужское начало без остатка, превратив его в скорбный анахронизм»?

Разумеется, ни тени подобных ужасов сегодня нет в помине. Пророчества о гибели материнских чувств как будто игнорировали очевидный факт: испокон веков бездетным парам случалось брать приемышей и растить их в любви, как родных. Отцовская роль, вопреки страхам Вейцена и коллег, также не понесла сколь-нибудь заметного ущерба, причем выяснилось это окончательно как раз в годы, когда женщины массово пошли на производство и быстро завоевали позиции в таких престижных сферах, как право, бизнес и медицина.

Что же до радикально-асимметричных ответов на проблему разводов — вроде временного брака, полигамии и прочего, — то сейчас многие женятся и выходят замуж гораздо позже, чем было еще двадцать лет назад. И такая тенденция, судя по всему, заметно укрепляет институт брака в развитых странах. Дети 1960–1980-х годов, сами выросшие в недружных семьях или знакомые с этой бедой по опыту сверстников, похоже, стараются избежать родительских ошибок. Троекратная женитьба пока все-таки не норма жизни, а редкость.