Колдун и кристалл - Стивен Кинг

Теперь она положила эти ладони на груди. Соски ужезатвердели, превратившись в маленькие камешки. А когда она провела по нимпальцами, у нее между ног полыхнуло огнем.

Я усну, подумала Сюзан. Усну, если справлюсь с этим огнем.Знать бы как…

Но ведь она знала. Старуха показала ей. Даже целке нет нуждылишать себя удовольствия, если она знает, как это делается… Маленький шелковыйбутончик.

Сюзан сунула руку под простыню. Вышвырнула из сознания яркиеглаза и провалившиеся щеки старухи (поняла, что невелик труд, если настроишься)и заменила их лицом юноши, который ехал на большом мерине в глупой плоскойшляпе с широкими полями. На мгновение видение это стало таким ясным и такимсладким, что вся остальная ее жизнь показалась черно-белым сном. Он целовал еежарче и жарче, губы их расходились все шире, языки соприкасались, когда онвыдыхал, она ловила его дыхание. Она вспыхнула. Вспыхнула в постели, словнофакел. А когда солнце наконец-то поднялось над горизонтом, по прошествиикороткого времени, Сюзан крепко спала. С улыбкой на устах. А ее волосы золотойбахромой разметало по подушке.

В последний предрассветный час в общем зале «Приютапутников» царили тишина и покой. Газовые рожки, которые превращали люстру всверкающий бриллиант, в два ночи или чуть позже переводили на минимальныйрежим, и они едва горели синим пламенем, погружая в тень сильно вытянутый вдлину, с высоким потолком салун.

В одном углу лежали остатки двух стульев – результаткороткой, но отчаянной схватки двух почитателей игры «Следи за мной». Самидрачуны уже отдыхали в тюремных камерах, находящихся в ведении Главного шерифа.В другом подсыхала достаточно большая лужа блевотины. На возвышении в восточномторце стояло видавшее виды пианино. На скамье лежала дубинка из железногодерева, принадлежащая Крикуну, местному вышибале, большому любителю помахать кулаками.Сам Крикун, с голой волосатой грудью, в холщовых штанах храпел под скамьей. Водной руке он сжимал игральную карту: двойку бубен.

Западный торец занимали карточные столы. За одним,уткнувшись в зеленое сукно, спали двое пьяниц, соприкасаясь вытянутыми руками.Над ними на стене висела картина, изображающая Артура, великого короля Эльда,верхом на белом жеребце. Подпись (странная смесь низкого наречия и ВысокогоСлога) гласила:

В ИГРЕ КАРТАМИ ЖИЗНИ ОБХОДИСЬ ТЕМИ, ЧТО У ТЕБЯ НА РУКАХ.

Стену за стойкой бара, что тянулась вдоль салуна, украшалчудовищный охотничий трофей с переплетением рогов и четырьмя сверкающимиглазами. Местные завсегдатаи «Приюта» называли его Сорви-Голова. Никто не могсказать, почему. Какой-то остряк натянул на пару роговых отростковпрезервативы. На стойке, аккурат под Сорви-Головой, лежала Красотуля, одна изтанцовщиц и проституток «Приюта». Юные годы Красотули остались в далекомпрошлом, и со дня на день она могла потерять место работы: вместо того чтобыублажать мужчин в комнатках наверху, ей предстояло проделывать то же самоеснаружи, в темном проулке за «Приютом». Она развалила свои пухлые ляжки, однанога свешивалась по одну сторону стойки, другая – по вторую. Между ними стойкувытирала ее грязная юбка. Красотуля сладко посапывала, изредка у нееподергивались ноги и толстые пальцы рук. Если не считать храпа, сопения ипосвиста горячего летнего ветра, в салуне слышался только один негромкий звук –шелест переворачиваемых карт.

У дверей, выводящих на Равную улицу Хэмбри, стоял отдельныймаленький столик. Именно за ним сидела Корал Торин, хозяйка «Приюта путников»(и сестра мэра), когда покидала свой люкс, чтобы «погулять в компании». Еслиона и спускалась в салун, то рано, когда заказывали больше стейков, чем виски…и возвращалась к себе, когда Шеб, пианист, начинал наяривать на своемрасстроенном инструменте. Мэр никогда не появлялся в салуне, хотя все знали,что ему принадлежит не менее половины капитала «Приюта». Клану Ториновнравились деньги, которые приносило это заведение. Чего они не любили, так этолицезреть его после полуночи, когда насыпанные на пол опилки начинали намокатьот разлитого пива и разбрызганной крови. В Корал, однако, еще сохранялась тажилка, за которую двадцать лет назад ее прозвали «бесенком». Была она помоложесвоего брата-политика, не такая тощая, с большими красивыми глазами. Никто несмел сесть за ее столик в часы работы салуна. Крикун тут же разбирался с теми,у кого возникало такое желание, но салун давно закрылся, поздние посетители илиразошлись, или поднялись наверх, Шеб свернулся калачиком и уснул у стены запианино. Мальчик-дебил, который прибирался в салуне, отбыл в два часа ночи (подоскорбительные крики и брошенные вслед пивные кружки; так его провожали всегда:почему-то парня особенно невзлюбил Рой Дипейп), чтобы вернуться в девять утра иготовить салун к следующей веселой ночи. А пока салун находился в полномраспоряжении мужчины, сидевшего за столиком госпожи Торин.

Он уже разложил пасьянс и теперь, держа в левой руке остаткиколоды, переворачивал карты, укладывая красные на черные, черные на красные,чтобы в итоге получить «Придворный квадрат». Когда он брал карты, по одной,татуировка на его правой руке приходила в движение. Казалось, что гроб дышит,его крышка приподнимается и опускается. Раскладывал пасьянс мужчина в возрасте,поплотнее мэра или его сестры, но не толстый. Длинные седые волосы падали емуна плечи. Лицом он сильно загорел, а вот шея, похоже, солнца не терпела: кожатам лезла и шелушилась. Кончики длинных седых усов свисали чуть ли не доподбородка. Псевдострелецкие усы, так называли их многие, но только не вприсутствии Элдреда Джонаса. Носил он белую шелковую рубашку, а револьвер счерной ручкой покоился у него на бедре. С первого взгляда его большиекрасноватые глаза казались грустными. Второй, более пристальный, показывал, чтоони чуть слезятся. А вот эмоций в них было не больше, чем в глазах Сорви-Головы.

Он открыл туза треф. Который никуда не ложился.

– Черт бы тебя побрал. – Голос его дрожал, как у человека,который вот-вот расплачется. Голос идеальным образом соответствовалпокрасневшим влажным глазам. Мужчина смешал карты. – Прежде чем он успелперемешать колоду, наверху открылась и мягко закрылась дверь. Джонас положилкарты на стол, его рука легла на рукоятку револьвера. Потом, узнав звук шаговРейнолдса, идущего по галерее, он разжал пальцы и вместо револьвера вытащилиз-за пояса табачный кисет. На ступенях появилась пола плаща, с которым нерасставался Рейнолдс, а потом и он сам. Рейнолдс только что умылся, и его рыжиеволосы курчавились над ушами. Мистер Рейнолдс придавал немалое значениесобственной внешности, но почему нет? Столько жарких пещер, в которых побывалего «молодец», Джонас не видел за всю свою жизнь, а ведь он был вдвое старшеРейнолдса.

Рейнолдс прошел мимо стойки, на ходу ущипнул Красотулю запухлую ляжку, потом направился к столику, за которым Джонас раскладывалпасьянс.

– Добрый вечер, Элдред.