Мефодий Буслаев. Билет на Лысую Гору - Дмитрий Емец

– Князек, я немного наврала тебе тогда,когда говорила, что ко мне пришел неизвестный и принес мешочек с алмазнойпылью. На самом деле никакого неизвестного не существовало.

– Как это? А мешочек с пылью?

– Ну он-то существовал. И магическаяклятва существовала. Видишь ли, я кое-чем была обязана Мировуду. Незадолго досмерти он взял с меня клятву, что спустя два века я отыщу его перстень, где быон не находился, осыплю алмазной пылью и телепортирую в любое безопасное местоподальше от Лысой Горы. Вот и все, что я должна была сделать… И я это сделала.Для начала я заставила нежить прорыть подкоп под Хранилище Артефактов.

– Круто, – оценил Хаврон. –Фея, грабящая банки! Это покруче колобка, который взял лису в заложники!

– Мне не смешно, лопухоид! И тебе,поверь, будет совсем не смешно, когда сюда нагрянут боевые маги, схватят меня,а тебе сотрут память! – рассердилась фея.

Хаврон задумался. Перспектива былабезрадостная.

– Мне нельзя стирать память. Из нее и таквсе вываливается. Особенно с кем, где и во сколько… А также как много и когдаотдавать! – заметил он резонно. – Слушай, а надуть этого Мировуда тыне могла? В конце концов, он уже немного того… помер?

– Надуть? Ты соображаешь, что говоришь?Маги-вуду и некромаги, а Мировуд ведал это искусство, могут мстить и из гроба,особенно когда речь идет о нарушенных клятвах. Я и так тянула до последнего,пока Мировуд не стал являться мне во сне, – призналась фея.

* * *

Прошло два часа. Эдя разбирал чемодан, фея жескучала и, просыпав на стол тонким слоем сахар, чертила на нем концом вееразнаки. Дважды Хаврон слышал запах жженого сахара, однако дальше этого дело нешло. У феи что-то не ладилось.

Трехдюймовочка перелетела в комнату, забраласьв шкаф с вещами Зозо и уснула, подложив себе под голову полотенце. Спала она,однако, недолго. Уже через четверть часа что-то заставило ее вскочить на ноги,да так энергично, что она стукнулась лбом о верхнюю полку. СгорячаТрехдюймовочка схватилась за веер, но, вспомнив, что магии в нем нет, горькоуронила руки.

– Все пропало! – простонала она.

– Что пропало-то? – не понял Эдя.

– Спрячь меня скорее, умоляю! Будемвместе в жизни и смерти, мой паж! Поцелуй же меня на прощанье! –взмолилась фея.

Она стремительно взлетела и, обхватив шеюизумленного Хаврона руками, ткнулась ему куда-то в район носогубноготреугольника. Пока изумленный Эдя пытался понять, чем вызвана эта стихийнаянежность, фея вновь нырнула в шкаф и зарылась в полотенца.

Хаврон осторожно прикрыл дверь шкафа и сталозираться, пытаясь понять, что напугало фею. Однако, сколько он ниприслушивался, ничего подозрительного так и не услышал.

– Все тихо, как в аптеке, и дохло, как вбиблиотеке! – проворчал он. – Эти женщины совсем ку-ку, какого быразмера они ни были! То у них глобальные глюки, то посуду бьют, то целоватьсялезут!

Неожиданно в узком коридорчике за спиной Хавронаобозначился неясный шум. Или звук. Или шорох. Или вздох. Короче, нечто.

Эдя тревожно выглянул в коридор. Его курткаупала с вешалки и топорщилась на полу, шевеля рукавом, как живая. Хаврон поднялее и вернул на место. Походя, он заглянул в ванную и после уже просунул головуна кухню. Здесь его поджидал сюрприз. Вот только приятный или неприятный –сказать сложно.

Окно, прежде тщательно закрытое, былораспахнуто настежь. С подоконника бесцеремонно сброшены миксер, подставка дляэлектрического чайника и журнал «Крутой мущинка» для начинающих культуристов.Но это были еще цветочки. В кухне, прямо на полу, сидел огромный белый лебедьи, расставив крылья, вытянув шею, смотрел на Хаврона снизу вверх.

– Цыпа-цыпа! – сказал Эдя хрипло,делая шаг не вперед, а назад.

Мысли скакали, как шарики для пинг-понга. Однаиз мыслей, не самых, впрочем, навязчивых, была: поместится ли лебедь в духовку.

Лебедь захлопал крыльями. Повторяя «цыпа-цыпа»и «гули-гули» (как обращаются конкретно к лебедям, он представления не имел), Эдяхотел прыгнуть на птицу животом, но кто-то решительно дернул его за штанину инаступил на большой палец ноги. Хаврон опустил голову и увидел закопченогочеловечка с рыжими бакенбардами и здоровенной булавой. Уши человечка былисклонны к чешуйчатости. Между пальцев – плавательные перепонки. Воинственностиже в нем – а это Эдя почуял сразу – было как в наступающей армии.

– Но-но! Даже не думай! –предупредил человечек, потрясая булавой. – А то я дам тебе этой масенькойдубиной по прекрасному носу!

Нельзя сказать, чтобы Хаврон очень испугался,но все же засовывать лебедя в духовку раздумал. Вместо этого он тупо стоял исмотрел, как птица на его глазах превращается в девушку.

– Не трогай мерзкую хозяйку, благоухающийтип! – повторил человечек и, дернув еще раз, отпустил его штанину.

– Благоухающий – на языке Антигона значит«вонючий». Но не обижайтесь! Он все всегда преувеличивает! – произнес заспиной Эди вежливый голос.

Хаврон обернулся. В коридоре, прислонившисьплечом к стене, стоял и улыбался темноволосый подросток.

К небу поднимались разноцветные дымы измножества труб. Во дворах лаяли собаки, осипшие от ночной беспорочной службы.Хлопали калитки. Румяные молодые ведьмы с коромыслами шествовали к колодцу.Рядом с ними для охраны обычно плыли бодающиеся вилы и какая-нибудь дедовазаговоренная дубинка.

На камнях и заборах тесной улочки, где ночьюпрокатилась Жрущая Морда, расцветала плесень. Около одного из пятен валялисьберцовая кость и колотушка задремавшего ночного сторожа. Похоже, Жрущая Мордане осталась голодной.

В зарослях конопли, густо облепившей заборы,безумно блея, паслись черные козы. Их серебряные копытца прекрасно подходилидля чеканки фальшивой монеты для проклятых кладов. На крыльце табачной лавочкисидел Колобородун и, улыбаясь в пространство, набивал папиросы «Беловор»афганским самосадом.

Круглый тургеневский пруд пах арбузнымикорками. Вокруг него по посыпанной песком дорожке прогуливались две молоденькиебарышни с зонтиками. За ними хвостом ходил косматый молодой барин и приставал спропагандистскими разговорами. Сквозь полупрозрачные тела призраков слабопросвечивал кустарник.