Непорочная пустота. Соскальзывая в небытие - Брайан Ходж

что движется. Он вцепился в руку Грегора и вырвал у него палку. Выдернул из суставов два пальца и вывернул кисть так, что она повисла, словно перчатка.

Он принялся за предплечье, но Грегор завопил, попытался отшатнуться и потащил Таннера за собой. Таннер притянул его обратно, и бородач врезался в клетку с такой силой, что она задрожала и что-то треснуло — локоть или лучевая кость, Таннеру было наплевать, он хотел уничтожить все. Он нацелился на бороду и раззявленный посреди нее рот и ухватил Грегора за нижнюю челюсть. Рванул вниз так, что она выскочила из суставов, и стал дергать на себя, снова и снова ударяя головой Грегора о прутья, пока череп бородача не начал сминаться по краям глазниц. Таннер потянул еще раз — и волосатая челюсть стала принадлежать ему и только ему, а Грегор повалился на пол и перестал шевелиться, только продолжали моргать глаза, да язык, мокрый и лоснящийся, вывалился из полости его глотки.

Таннер был уже на полпути к открытой двери, когда почувствовал, как по руке струится кровь, и понял, что это не кровь Грегора. Он задрал рукав, чтобы взглянуть на свое предплечье, и…

И — о боги, будьте милосердны.

Кожу на внешней стороне руки, словно поверхность старого радиаторного шланга, покрывали трещины. Дюжина безгубых ртов, распахнувшихся от напряжения. Значит, вот как это будет? Он оказался прочнее Вала — но этого не хватило.

Таннер вернул рукав на место.

Он не смотрел вниз. Он не смотрел назад.

Только вперед, только вверх, только сейчас.

* * *

Когда Грегор выбежал из комнаты, чтобы получить причитавшееся ему, я обнаружила, что снова могу молиться; молиться пустоте — впрочем, не исключено, что любые молитвы отправлялись туда по умолчанию, вместе со всеми пропавшими за мою жизнь носками. Лишь немногим лучше было то, что теперь все внимание Аттилы сосредоточилось на мне.

— Магазинное правило, — сказал он. — Сломала — плати. То, что сейчас случится внизу, — твоя расплата.

Если подумать — нет, оно того не стоило. И все же… Я вынесла Аттиле мозг так, как не удавалось, наверное, никому и никогда.

Он схватил меня за запястье. Он не был нежен. Но разве когда-нибудь бывало иначе?

— Думала, все пройдет без тебя? Нет, в этот раз ты не отвертишься, тебе придется смотреть. Ты будешь смотреть на своего братца, а я — на Грегора. Если я за ним не услежу, он забудет все, о чем мы только что договорились, и не сможет вовремя остановиться.

Теперь вскочил дедуля-извращенец; он все еще сжимал в руке телефон. На этот раз я не могла ничего прочитать по его лицу. У меня не хватало духу.

— Ты должен это увидеть, — сказал он.

— Сейчас не лучший момент.

— По-твоему, я ослеп и не вижу, что тебе кажется, будто у тебя есть более важные дела? — А он, оказывается, был вспыльчивым старым засранцем. — Ты должен увидеть это сейчас же.

Аттила бросил в мою сторону последний гневный взгляд, который должен был пригвоздить меня к полу до тех пор, пока мне не будет снова дозволено двигаться. Я из чистой вредности отошла в сторону, но так, чтобы удобно было подслушивать и краем глаза наблюдать, как они пялятся в телефон. Аттила притих. Вот это был поистине дурной знак.

— Это настоящее? — спросил он наконец.

— Подтверждения есть. О да.

— Оно не выглядит настоящим.

— А как, по-твоему, это должно выглядеть? Ничего подобного еще не представало перед взглядом человека.

Дедуля-извращенец сиял так, словно воплотилась мечта всей его жизни, а Аттила смеялся мелким, заикающимся тихим смехом чистейшего неверия. Как человек, который всю жизнь играл в лотерею, а теперь смотрит на выигрышный билет и не может осознать, что купается в деньгах.

— Интересно, так ли все было на Европе, — сказал он.

О. Боже. Мой. Ну, или еще чей-нибудь боже. Это происходило на самом деле. Здесь. Сейчас. С нами. Какая-то волна прошла через меня, а может, и через весь мир, и унесла меня вовне, оставив парить над полом, наблюдая за собой.

— Где это? — спросил Аттила.

— Шамони. Французские Альпы.

Мне потребовалось несколько секунд, но я вспомнила: это было одно из тех мест, где случился дождь из птиц.

— А где-нибудь еще это происходит?

— Они пока ищут.

— Посмотрите на Улуру, — сказала я.

Они бросили на меня двуствольный раздраженный взгляд. Видимо, я не знала свое место.

— На Айерс-Рок? — Свиньи колониалистские. — И в Квебеке тоже. Кажется, это место называлось Пон-Руж.

Они вновь склонились над телефоном и принялись бубнить — хуже, чем парочка старух, сплетничающих про соседей. Вскоре они явно что-то обнаружили. Дедуля-извращенец, казалось, сейчас кончит от эйфории, а вот с Аттилой было сложнее. Он хотел верить; но не до конца.

Потому что иногда поверить — значит сдаться.

Аттила посмотрел на меня с чувством, которого я никогда не видела в его глазах. Уважение. До этого он ни разу не смотрел на меня с уважением. Или с сожалением. Но теперь они появились, слитые в неразрывном мучительном единстве. О, что между нами могло быть… но теперь уже слишком поздно.

Он улыбнулся, и совершенно незнакомым тоном сказал:

— Похоже, кто-то занимался внеклассным чтением.

И так же, как в нашу с Сорокой поездку, планеты ненадолго встали в один ряд, распахнув окно в альтернативное будущее, которого я почти могла коснуться. Вне времени, на миг краткий, как вспышка спички, я увидела мужчину, которого могла бы полюбить. Я увидела того, кем он мог бы стать. А в отражении увидела и ту, кем могла бы стать сама, будь я с ним. Целая непрожитая жизнь может промелькнуть перед глазами в одно мгновение.

Но парад планет кончился, окно закрылось, и мы снова стали теми, кем были все это время, пленниками наших прежних «я».

Не позавидуешь мне, да?

Но, возможно, в ту секунду я все равно не стала бы ничего менять.

Не каждый день такой, как я, доводится увидеть, как моментально воплощается в жизнь ее бестолковая инстинктивная молитва. Наверное, я что-то сделала правильно.

Потому что он поднялся из подвала, и прямо сейчас об этом знали только мы двое. Таннер. Мой брат. Мой прекрасный надежный брат, лучший мужчина, которого я знала. Который наверняка к этому времени уже чертовки устал от этой нашей рутины, но ни разу этого не показал, потому что показывал мне лишь любовь, какой она должна быть на самом деле.

Пусть даже иногда любовь причиняет боль. Любовь бывает кровавой.

Ох, Таннер, что они с тобой