Непорочная пустота. Соскальзывая в небытие - Брайан Ходж

Неудача заставила его снова почувствовать себя человеком — а это в данный момент было не самое приятное в мире ощущение. Бог и смертный, он сочетал в себе худшие черты обоих, и, выйдя из клетки, так и остался в тюрьме. То, что он сделал с прутьями, было обычным трюком циркового силача. Превзойти его, повторить с чем-то другим Таннер не мог.

Поняв, что у двери в подвал нет слабины, которая могла бы ему поддаться, он вернулся в клетку. Какой позор — уползти обратно туда, откуда ты мечтал вырваться несколько дней. Но во всем подвале лишь клетка дарила ему какой-то комфорт. Теперь Таннер знал, почему так много бывших заключенных недолго остаются бывшими. С определенного момента легче держаться того, что знаешь.

Ему придется подождать. Кто-нибудь из них — скорее всего, Аттила — сегодня вечером принесет еду. Все зависело от того, в каком состоянии к этому времени окажется Таннер, будет ли он способен на то насилие, которое потребуется, чтобы отсюда вырваться.

Он был не в порядке. Он оставался собой — и одновременно нет. У него внутри завелся пассажир. После того первого притока силы тело Таннера сообразило, что так быть не должно, и попробовало избавиться от гостя обычными методами. Таннер успел опорожниться в ведро с обоих концов. Его бросало то в жар, то в холод.

В голове у него сшибались два сознания, и он переключался между частотами с обоих концов шкалы. В одно мгновение он был в клетке, лежал, свернувшись калачиком, на разодранном спальнике, и чувства его были так обострены, что он мог пересчитать все камешки в бетонном полу. А в следующее он оказывался во тьме внешней, в невесомости, мчался по каньонам головокружения, не обращая внимания на время. Он взбирался на горы и обнаруживал, что это кости. Он крушил камни и обнаруживал, что это луны.

Он хотел умереть. Он хотел жить. Он хотел умереть и прожить свою жизнь заново, но быть при этом умнее. Таннер желал этого, молил об этом, и слезы хлынули из него подобно цунами, когда он осознал, что сам является богом, которому возносит молитву, и бог этот еще более беспомощен, чем он.

Но он должен был жить… хотя бы ради того, чтобы успеть поделиться тем, что узнал, глядя сквозь эти древние глаза. Аттила, Дезмонд, Грегор, Эви… тайны Вселенной, ребятишки. Ничто не сделало бы им больнее.

Он на локтях подполз к ведру и выудил из него куски того, что недавно выблевал, а потом вымыл их под водой из канистры. Это нужно было сделать сейчас, потому что Таннер не был уверен, что вспомнит об этом позже. Увидев, что куски до сих пор способны менять цвет, даже после того, как их отрезали, проглотили и слегка переварили, он готов был рассмеяться и никогда уже не останавливаться.

Но это чувство оказалось недолговечным, а когда у Таннера засвербело в носу и он чихнул, разбрызгав повсюду кровь, он понял, что и ему самому осталось немного.

* * *

Отвратительно, насколько легко я освоилась со смертью. Я была ей свидетельницей. Я позволяла ей произойти. Я прибирала за ней. А теперь я ее причиняла. Я этим не гордилась, но и не чувствовала себя особенно виноватой. Это просто случилось. По большей части я пыталась понять, как до такого дошло, да еще, может, терзалась виной за то, что не терзаюсь виной. И грустила, потому что меня растили лучшим человеком. Меня растили так же, как Таннера — и только посмотрите, что с ним стало.

Он попал в рабство из-за своей сумасшедшей сестренки.

Я поехала в Денвер, к Аттиле, чтобы разобраться с теми планами, которые он строил на мой счет, хотя все, чего я хотела, — чтобы меня оставили в покое. Ну почему это так сложно? Я — не ваш инструмент. Я — не ваша игрушка. Я — не бедняжка, которую вы обязаны спасти, и не зеркало, в котором вы хотите увидеть себя. Я не для того создана, чтобы умещаться в вашем ящике, в вашей руке; чтобы наполнять собой вашу пустоту, вашу печку-крематорий.

Но та последняя поездка к Аттиле… Она была частью нового узора, наряду со связью, которая возникла между мной и Бьянкой, и встречей с тем странным человеком в автобусе. Я либо окончательно съехала с ума, либо стала свидетелем тайного исхода, совершавшего за кулисами повседневной жизни. Атависты повсюду. Я замечала их на дороге, по ту сторону разделительной линии. Я замечала их на перекрестках, стоящими на светофоре. Я замечала их идущими пешком или ловящими попутки.

Вот эта женщина, похожая на чью-то нелюбимую престарелую тетушку. Вон тот парень, который наверняка был строителем и каждый вечер приговаривал по двенадцать банок пива. И еще та девица, которую на выпускном признали самой вероятной кандидаткой в стриптизерши. Все — атависты. Лица их будто спрашивали: «Что я делаю, куда я иду, почему я живу эту жизнь?», а над головами у них с тем же успехом могли плясать огненные языки.

Я и сама задавалась большинством этих вопросов, но вот шли все без исключения атависты, похоже, на северо-запад, в сторону гор. Их единодушие в этом плане говорило… о многом.

Что-то вот-вот должно было случиться.

Ну что ж — шевелите помидорами, ребята. Не останавливайтесь. А то я раньше трахалась с человеком, который хочет вас всех поубивать.

Когда я вернулась к нему, Аттиле пришлось открывать мне дверь изнутри, потому что, хоть я так и не сняла ключ с брелка — это чтобы мне было удобнее тебя бить, Эви, — к замку он больше не подходил. Конечно, Аттила хотел, чтобы я вернулась, просто обеспечить свою безопасность ему хотелось сильнее.

Это сюрреалистичный момент — когда ты возвращаешься туда, где когда-то жила. Чем дольше тебя не было, тем мощнее барьер, сотканный из твоего отсутствия. Аттила ничего не изменил в своей большой просторной квартире над цветочным магазином, и каждая часть ее презирала меня за бегство точно так же, как и он сам.

Аттила встретил меня наверху лестницы. В глубине комнаты, там, где мебель, сидели его гости. Мужика с бритой головой и черной бородой я туманно припоминала. Туманно — потому