Колодец старого волхва - Елизавета Дворецкая

* * *

В гриднице с утра толпилось немало народу; всех занимало здоровье Явора, и гости у него не переводились целый день. В истобке по лавкам сидели Обережа, ведунья из Окольного города, Медвянка с Зайкой, Изрочен, Почин и Спорыш, два других десятника из дружины тысяцкого, сотник Велеб, Вереха, Шумила. Медвянка сидела у изголовья Явора и бережно-ласково перебирала его выгоревшие на солнце волосы — к лицу она боялась прикасаться. Счастье переполняло каждый миг ее жизни — добрые боги вняли ее слезам, они не отняли у нее жениха! От счастья Медвянка была непривычно тихой и молчаливой, слезы ее высохли, и улыбка сияла на лице, как долгожданная утренняя заря. В ту ночь после поединка она поистине переродилась — ее насмешливость и задор уступили место любви и заботе, непривычной и неумелой и оттого еще более трогательной.

Гриди и посадские обсуждали, сколько рати сможет собрать по ближним городам киевский посадник да скоро ли она подойдет.

— Что же они медлят столько? — негодовал Шумила. — Разве здесь не братья их? Со всех земель, со всех племен в Белгороде народ собран — как же не помочь? Наши полочане давно бы помогли, кабы им знать. Да больно далеко — пока им весть дойдет, мы все к дедам уйдем.

— Да и не будут они ради нас стараться, — возражал кузнецу сотник Велеб. — Полоцк-то где — в кривичах! Мы кривичам чужие, что им до нас? Хоть мы все тут перемрем, они и не вздохнут.

— Да как чужие? — возмущался Шумила. — Да разве у нас тут кривичей нет? И полочане есть, и из днепровских верхов — отовсюду есть! Кабы мои полоцкие, кончанские ребята ведали, что я тут от печенегов пропадаю, тут же полк собрали бы на выручку идти!

На полу возле лавки Явора лежал весь его доспех: кольчуга, меч, щит, пояс, две гривны; все было отчищено от крови и сияло сталью и серебром. Никогда Спорыш с таким усердием не чистил своего собственного доспеха, как теперь постарался для Явора. Доспех перед глазами Явора словно говорил: давай, вставай скорей, ждет тебя ратное поле! Долгие дни видя его перед собой, Явор вспоминал весь свой ратный путь, заново переживал его с самого начала. Поскольку он был побратимом Ведислава, его посвящали вместе с сыном Ратибора, как урожденного воина. Свой меч он достал из-под огромного камня, тем самым доказав свое право владеть им. Так когда-то сам Перун добыл из-под Белого Камня свой меч, выкованный Отцом Сварогом, и путь его повторяют все воины. Теперь раны лежали на плечах Явора тяжестью камня, и все силы его души и тела устремлялись на то, чтобы скорее сбросить этот камень и снова взять в руки свой меч. Змей не убит, и не время внуку Перуна давать отдых себе и своему оружию.

Зайка сидела на полу возле меча и с любопытством разглядывала длинный клинок и рукоять с непривычными узорами.

— Сей меч ковал самый лучший тамошний умелец, — не скрывая зависти, объяснял ей десятник Гомоня. Ему хотелось поговорить о мече, а других слушателей сейчас не находилось. — Видишь буквы?

Зайка кивнула и осторожно провела пальцами по темным непонятным значкам, выбитым на клинке.

— Это волховские знаки?

— Нет, это не для волхования, а просто имя или прозванье кузнеца выбито.

— Как же его звать?

— Не прочесть! — Гомоня развел руками. — Я про двух слышал: одного звать вроде Ульбер, а второго Ингельред. А уж который тут… А все одно — славный меч!

— И рукоять красивая! — сказала Зайка, которая могла оценить только это.

Гомоня тоскливо вздохнул. Сколько ни толкуй — чего девчонка понимает в мечах!

— Рукоять меня и погубила, — прохрипел Явор.

— Помолчи, тебе же больно, не мучь себя! — в испуге нежно пустилась уговаривать его Медвянка. — Дайте ж ему покоя!

Из-за раны на лице Явору и правда было трудно говорить, нелегко было и понять его. Но сейчас он промолчать не мог — все, что касалось оружия, в эти дни было необыкновенно важно.

— Клинок-то хорош, подари Сварог такой всякому, а вот рукоять не про нашу степную рать, — продолжал он.

— Чем нехороша? — спросил Шумила. — Слаба?

— Не слаба, а руку зажимает. С коня рубить неловко.

Кузнец взял меч в руку. Крепкая рукоять с двух сторон ограничивалась железными полосами навершия и перекрестия, которые зажимали ладонь. В бою с вертлявым ловким степняком рука с оружием оказывалась недостаточно быстра и свободна, а это могло стоить жизни.

Шумила отступил от людей в сторону и попробовал помахать тяжелым мечом.

— Да, несподручно, — согласился он, опуская клинок. — Ты еще ловок, а иной бы и не уберегся… Да ты не печалься. Тут можно делу помочь. Мы тебе рукоять перекуем — и держать будешь крепко, и руке простор останется.

— Уж постараемся, — согласно подхватил Вереха. — Ты ведь нам всем был первый заступник.

— Видно, слабым словом твой меч заговорен был! — толковал Явору Гомоня. — Ты попроси у Обережи одолень-травы да отдай кузнецам, пусть в рукоять ее запрячут, а Обережа меч заговорит своим крепким словом — и вдругорядь уж битым не будешь!

Явор помолчал. Никто не упрекал его за то, что исход поединка нельзя было считать победой. Только сам он упрекал себя. Боги не дали ему победы — не сочли достойным. Но, может быть, они только испытывали его силу и твердость, может быть, главный поединок еще впереди? Явору хотелось, чтобы это было так.

— А вот посмотрим! — вдруг сказал он. — Вот посмотрим, кто теперь прежде поднимется — печенежина или я.

— Ты, чего и думать! — горячо воскликнула Медвянка. — Куда их кудесникам лохматым до Обережи! Тебе все наши боги помогают, и Христос тоже. За тебя вся земля — ты скоро встанешь.

— Боги достойному помогают, — подтвердил Обережа. — А твой жизнеогонь ярок — сама земля наша, Мать Великая, питает его.

Едва увидев боярышню, а за ней Иоанна с Чернавой, все по лицам их догадались, что что-то произошло, и стали расспрашивать. Иоанн молчал, Чернава опомнилась и негромко причитала по-своему, а Сияна, напуганная не меньше ее, едва смогла рассказать, что случилось на забороле.

— А смелый болгарин-то оказался! — с удивлением одобрил Велеб. — На толпу и из своих не всякий бы вот так полез, а его-то в городе не жалуют. Не подоспей Горюха — лететь бы им со стены вдвоем, ей-Перуну!

— Бог уберег! — твердо ответил ему сам Иоанн. — Бог правому не допустит погибнуть, пока он назначение свое не исполнил.

— А может, и не зря люди ярились! — проворчал Вереха, косясь на Чернаву. — Печенегов-то кто разберет? Чего она там бормотала на стене?

Все посмотрели на Чернаву. Она сидела на полу, забившись в угол и сжимая голову руками. О могучий Тэнгри-хан, обладающий десятками тысяч глаз, о добрая богиня Умай, за что вы дали ей такую жестокую судьбу? Почему она и ее сын, разделяя с белгородцами тревоги и тяготы осады, должны снова и снова платить за вину своих далеких соплеменников? Лучше не родиться на свет, чем жить рабом в чужом племени, каждый день терпеть ненависть и презрение только за то, что глаза твои черны!