Черепаший вальс - Катрин Панколь

Возвращаясь после шопинга, они с матерью ловили такси и заметили у дороги улитку: втянувшись в раковину, та пыталась спрятаться под сухим листом. Мать наклонилась, подобрала ее и перенесла через дорогу. Гортензия тут же замкнулась в молчаливом неодобрении.

— Что с тобой? — спросила Жозефина, немедленно улавливая перемену в выражении ее лица. — Ты не рада? Я думала, поход по магазинам доставит тебе удовольствие…

Гортензия раздраженно мотнула головой.

— Тебе непременно надо заботиться обо всех встречных улитках?

— Но ее бы раздавила машина!

— Откуда ты знаешь? Может, она три недели потратила на то, чтобы пересечь шоссе, и решила слегка передохнуть перед встречей со своим дружком, а ты за десять секунд вернула ее на исходную позицию!

Мать растерянно уставилась на нее, чуть не плача. Рискуя попасть под машину, она кинулась было за улиткой, но Гортензия схватила ее за рукав и втолкнула в такси. С матерью просто беда. Сплошной фонтан эмоций. И отец тоже. У него было все, чтобы преуспеть, но он буквально растекался лужей, едва почувствовав намек на враждебность, легкое облачко недоверия. Пот лил с него градом. Как она страдала в детстве, когда на обеде у Ирис или у Анриетты подмечала первые приметы катастрофы! Сжимала руки под столом, моля, чтобы наводнение прекратилось, и безучастно улыбалась, глядя в пустоту. Чтобы не видеть.

И тогда она научилась бороться. Бороться с потоотделением, бороться со слезами, с шоколадом, от которого толстеют, с сальными железами, от которых вылезают прыщи, с сахаром в конфетке, от которого начинается кариес. Она перекрывала любые лазейки для чувств. Отсекала девочку, которая хотела стать ее лучшей подругой, мальчика, который провожал ее и пытался поцеловать. Ограждала себя от любой опасности. Каждый раз, чувствуя, что поддается, вспоминала мокрый лоб отца — и эмоции отступали.

Не надо ей говорить, что она похожа на мать! Не надо подвергать сомнению дело всей ее жизни.

Она научилась владеть собой не только из отвращения к эмоциям, но и из чувства чести. Чести, потерянной ее отцом. Ей хотелось верить в честь. А честь, безусловно, несовместима с эмоциями. Когда в школе проходили «Сида», она с головой погрузилась в омут мучительной страсти Родриго и Химены. Он любит ее, она его: это эмоции, они делают их трусливыми и жалкими. Но он убил ее отца, она должна отомстить, дело идет о чести, и оба становятся сильными и гордыми. Корнель предельно ясен: честь возвышает человека. Эмоции унижают. Прямая противоположность Расину. Расина она терпеть не могла. Береника действовала ей на нервы.

Честь — товар редкий. Ее место заняло сострадание. Дуэли запрещены. А она бы любила драться на дуэли. Вызывать тех мужчин и женщин, кто не проявил к ней должного уважения. Пронзать обидчика ударом клинка. «С кем в этом сонном царстве мне бы хотелось скрестить шпаги?» — подумала она, оглядывая аудиторию.

Слева от нее, неподалеку, сидела соседка по квартире. Агата подпирала голову рукой, как будто записывала, а на самом деле дремала. Если смотреть анфас, казалось, что она внимательно слушает, но в профиль было видно — спит. Вернулась в четыре утра. Гортензия слышала, как ее рвало в ванной. Такие не дерутся. Такие пресмыкаются. Она ползает на брюхе перед своими мафиозными карликами. Они заходят за ней почти каждый вечер. Даже не звонят, чтобы предупредить. Заходят, рявкают: «Собирайся! Едем!» — и она бежит за ними, как собачонка. Никогда не поверю, что она в кого-то из них влюблена. Вульгарные, грубые, самодовольные гномы. У них странные голоса — какие-то палящие, жаркие, душные, от них мурашки бегут по спине. Она избегала карликов, но при встрече с ними училась подавлять страх. Держала их на расстоянии, представляла себе, что они от нее за целый километр. Это было трудное упражнение: несмотря на все их деланные улыбки, они внушали ужас.

А ведь девица была способная. Модельер от бога, рисовать не умела, но нутром чувствовала линию вещи, ее покрой. Добавляла незаметную деталь, делавшую талию у́же, силуэт изящней. Умела работать с тканью, но не умела трудиться, прилагать усилия. Из ста пятидесяти кандидатов на стажировку у Вивьен Вествуд[63]отобрали только их двоих. Но возьмут одну. Гортензия очень рассчитывала, что выберут ее. Осталось пройти последнее собеседование. Она изучила историю бренда, чтобы блеснуть знанием деталей и получить преимущество. Агата об этом точно не подумала. Она была слишком занята: тусовалась, танцевала, пила, курила, виляла задницей. И блевала по ночам.

«Story of her life[64]», — подумала Гортензия, дорисовывая последнюю пуговицу на белой рубашке Гэри, ужинающего в Букингемском дворце.

— Ты не хочешь ехать в Лондон?

Зоэ, потупившись, отрицательно помотала головой.

— Вообще больше не хочешь ездить в Лондон?

Зоэ испустила тяжелый вздох, означающий «нет».

— Ты поссорилась с Александром?

Зоэ смотрела куда-то вбок. По ее лицу никак нельзя было понять, сердится она, боится или тоскует.

— Ну скажи хоть что-нибудь, Зоэ! Иначе как я догадаюсь, в чем дело? — вспылила Жозефина. — Раньше ты прыгала от радости, когда ехала в Лондон, а теперь вообще туда не желаешь. Что случилось?

Зоэ гневно посмотрела на мать.

— Без пяти восемь. Я опоздаю в школу.

Она взяла ранец, надела на спину, подтянула лямки и открыла дверь. На пороге обернулась и крикнула с угрозой:

— И не входи в мою комнату! Запрещается!

— Зоэ! Ты даже не поцеловала меня! — прокричала Жозефина в спину дочери.

Она сбежала по лестнице через две ступеньки и догнала Зоэ в холле. Увидела в зеркале свое отражение — в пижаме и хлопчатом спортивном джемпере с надписью «Смерть углеводам!», подарке Ширли. Устыдилась, поймав взгляд Гаэтана Лефлок-Пиньеля, выходившего из дома вместе с Зоэ. Развернулась и кинулась в лифт, едва не налетев на молодую блондинку, выглядевшую не лучше ее самой.

— Вы мама Гаэтана? — спросила она, радуясь, что наконец познакомилась с мадам Лефлок-Пиньель.

— Он забыл банан, перекусить на перемене. У него иногда падает давление, нужен сахар… Ну, я и помчалась за ним… Не успела одеться, выскочила как есть.

Она была босиком, в плаще, накинутом прямо на ночную рубашку. Нервно потирала руки, стараясь не смотреть на Жозефину.

— Рада познакомиться. Вас никогда не видно…

— О! Это все муж, он не любит, когда я…

Она осеклась, словно их кто-то мог услышать.

— Он пришел бы в ярость, увидев меня раздетой в лифте!

— Да и я не лучше! — воскликнула Жозефина. — Я побежала за Зоэ. Она ушла, не поцеловав меня; не люблю начинать день без ее поцелуя…