Слова на стене - Джулия Уолтон

– Да? – сказал я.

– Я пришел извиниться, – ответил Йен, держа в руке бумажный пакетик и смущенно переминаясь с ноги на ногу. Я в первый раз увидел его смущенным, однако интуиция мне подсказывала, что он все же не галлюцинация.

– Ладно, – произнес я.

– Ладно? – переспросил он.

– Я в том смысле, что валяй, – ответил я. Йен скривился. – Ну? – продолжил я.

– Что – ну?

– Извиняйся.

– Какого еще черта мне тут делать?

Я выглянул и увидел стоявшую впритык к тротуару машину, на заднем сиденье которой сидела женщина.

– Это она заставила тебя приехать? – поинтересовался я, показав на даму, которая явно была его матерью.

– Нет, просто у меня пока еще прав нет, – объяснил Йен. Мне не хотелось высказывать удивление от услышанной информации. Я не спросил – почему, поскольку вообще не желал иметь с ним ничего общего.

– Так все-таки зачем ты здесь? – снова спросил я, сделав вид, будто в первый раз его не расслышал.

– Чтобы извиниться, – едва выдавил Йен. Теперь он и вправду выглядел смущенным, и я испытал некоторое удовольствие от зрелища, как он изворачивается.

– Да, только ты этого еще не сделал, – заметил я, прислонившись к косяку и глядя на улицу.

– Послушай, я просто пытался достать тебя, – начал Йен. – Я не знал, что ты принимаешь таблетки. Я вообще ничего об этом не знал.

– Но ты знал, что со мной? О моем «отклонении»?

Он кивнул.

– И ты подумал, что будет прикольно транслировать мой припадок на всю школу? – поинтересовался я. Голос мой звучал на удивление спокойно, если учесть мой первый порыв ему врезать.

– Нет, тут все не так… – начал было он.

– И мой отчим не выдвигает против тебя никаких обвинений. Это я сказал ему бросить это дело. Так что если ты здесь, потому что переживаешь из-за…

– Я здесь не поэтому, – вставил Йен, на этот раз перебив меня, но не глядя мне в глаза.

– Тогда за каким хреном ты здесь, Йен? – удивился я. Он дернулся, а я сдержал улыбку.

– Потому что мне хотелось тебя достать, но вовсе не таким образом. Я и не думал, что кто-то отправится в больницу. Все зашло слишком далеко. И я прошу прощения. – Голос его стал совсем тихим, когда из его рта выдавилось извинение. – Хорошо? – Йен сунул мне в руки бумажный пакетик. Я открыл его.

– Печенье? – Я широко разинул рот от потрясения. – Ты их сам испек?

Ничто не могло бы подготовить меня к этому моменту. Он действительно испек мне печенюшки, чтобы подкрепить свои извинения. Это стало эквивалентом того, как если бы он рухнул на колени и принялся молить о прощении. Это куда хуже, чем увидеть его голым.

И вот же блин – мне хотелось рассмеяться.

– Твоя подружка велела мне их испечь, – сказал Йен.

– Но… она что? – У меня совсем крышу снесло от этих слов.

И вот тут подкатил Дуйат в маминой «Тойоте», стукнувшись о бордюр, да так, что противно заскрежетали задевшие бетон колпаки. Он вышел из машины и, как только увидел Йена, зашагал прямиком к нам и решительно встал рядом со мной.

– Что он здесь делает? – спросил меня Дуайт, словно Йен здесь вовсе не стоял.

– Он пришел извиниться, – ответил я, открывая коричневый бумажный пакетик, чтобы показать Дуайту выпечку. Он сунул туда руку, вытащил печенюшку и, злобно глядя на Йена, впился в нее зубами.

– Ну, вот и все, – пробормотал Йен и зашагал к машине, выжимая из себя все силы.

– Йен! – крикнул я ему вслед, когда он взялся за ручку двери. – Спасибо.

Он кивнул.

– И братан, – добавил Дуайт, – займись-ка ты лучше плаванием. Печенюшки у тебя просто дерьмовые.

Он попытался изобразить на лице невинное выражение, когда Йен сел в машину.

– А что? Я вернул тебя на землю, чел.

* * *

Чуть позже я отправил Майе сообщение.

Я: Ты сказала Йену, что он должен испечь для меня печенье?

Майя: Вообще-то когда он заявился, чтобы поговорить со мной, я заявила ему, что он должен гнить в аду с выползающими из глазниц червями и присосавшимися к подмышкам пиявками, но все равно он не искупит этим то, что наделал с тобой.

Я: Гм. Похоже, тогда он это не так понял.

Майя: Тогда я сказала, что он должен извиниться, и если в нем осталась хоть капля чего-то человеческого, ему нужно испечь тебе печенье.

Это заявление было потрясающе странным и жутковатым.

Я: ПОЧЕМУ?

Майя: Первое: он издевался над тобой за то, что ты испек мне печенье на День святого Валентина, и говорил, что оно – прикрытие твоего нищебродства.

Это я помнил.

Майя: И второе: он должен думать о тебе, пока занимается выпечкой.

Я: Ну… да. Странно как-то.

Майя: Нет, просто замечательно. Любой может просто съесть печенье. Но если ты делаешь его для кого-то, ты поневоле думаешь об этом человеке, пока этим занимаешься. А Йен должен думать о тебе и испытывать стыд.

Я: Ладно.

Майя: Ты все еще думаешь, что это странно?

Я: Да, но про червей и пиявок – это ты круто загнула.

26 июня 2013 года

Я помню, что, когда вышел «Гарри Поттер и Принц-полукровка», мне пришлось поломать над ним голову. Тогда я был злее некуда. Ну злее некуда в том смысле, что во время чтения книги. Словно Гарри Поттеру еще не по полной досталось.

По крайней мере Дамблдор вернулся ближе к концу последней книжки. Помните? Может, и забыли. Это произошло в месте, напоминающем вокзал «Кингс-Кросс». То видение, когда он сказал Гарри, что у того есть выбор. А потом, когда Гарри спросил, реален ли Дамблдор или же все происходит лишь в его голове, тот ответил:

– Конечно же у тебя в голове, Гарри, но с чего бы это вдруг значило, что все это нереально?

Он прав, да? Вообще-то не имеет значения, что никто не видит того, что вижу я. И от этого все мои видения не становятся менее реальными.

Реальность субъективна. Есть масса вещей, которые по-настоящему реальны не для всех. Вот, например, боль. Она реальна лишь для того, кто ее испытывает. Всем остальным приходится верить тебе на слово.

Как же хорошо осознавать, что Сабрина никогда не задастся вопросом, реально что-то или нет. Она никогда не обнаружит, что сражается с воображаемыми созданиями или говорит с людьми, которых нет рядом. И прежде чем вы спросите меня, откуда я это знаю, я вам скажу. Это потому, что психи друг друга узнают. Словно члены тайного клуба, в который никто не хочет вступать. Мы сразу замечаем, когда рядом кто-то из нас. А Сабрина – не из наших.