Слова на стене - Джулия Уолтон

Дорогая Майя!

Прости меня. Мне нечего сказать, чтобы все выглядело хоть чуточку лучше, но мне все-таки захотелось это высказать.

Я не хотел, чтобы ты что-то узнала, потому что не желал, чтобы ты боялась. Эгоистично, конечно, но я не мог вынести мысли, что ты станешь вести себя по-другому, осторожно и аккуратно. Особенно потому, что именно мне требовалось быть осторожнее. Было ошибкой влюбиться в тебя, и мне следовало бы это знать с самого начала. Ни одно лекарство никогда меня не вылечит.

Не надо мне было ничего от тебя скрывать. Ты заслуживаешь лучшего, и я искренне надеюсь, что ты это лучшее обретешь.

Я люблю тебя.

Адам.

Я впервые за все время сказал ей, что люблю ее. Какой же я урод.

Когда я нажал «Отправить», то сделал вид, что писал кому-то, кого я раньше никогда не видел. На какое-то время это почти сработало. Я уселся на пол в своей комнате рядом с Ребеккой, Рупертом, Бэзилом и еще несколькими знакомыми безымянными галлюцинациями. Джейсон прислонился к двери гардероба, а босс-мафиози расположился за моим письменным столом, внимательно меня изучая, потому что сам никогда бы не сел на пол.

Мне хотелось сказать им, что все они нереальны. Мне хотелось наорать на них и обвинить их в том, что я потерял Майю, но я слишком устал.

– Эй, Ру? – произнес я.

– Да, дружище? – отозвался он, подаваясь ко мне.

– Ребята, вы можете мне спеть?

Тут мои голоса ушли, и я толком не знал, когда они вернутся. Я даже не был уверен, смогут ли Руперт с Бэзилом принимать заявки, или же они в состоянии спеть что-нибудь другое, кроме «Мальчика Дэнни». Мне не очень-то много известно о личной жизни моих воображаемых спутников. Но я попросил, потому что мне так захотелось, и подумал: Какого черта? Я просто собирался ощутить всю чертовщину, до какой только мог дотянуться.

Поэтому я стал тихонько подпевать себе под нос, когда Руперт завел песенку под названием «Стаканчик на прощание». Что-то такое, что я однажды услышал в старом фильме. Бэзил насвистывал. Ребекка держала меня за руку. А босс-мафиози впервые не пытался ни во что стрелять.

5 июня 2013 года

Разумеется, я чувствую себя прекрасно. Мама по-прежнему заставляет меня вам писать, хотя наши беседы с глазу на глаз и закончились. Мне казалось, худший побочный эффект от чудесного лекарства – это бессонница, но я бы с радостью предпочел бессонницу воздействию той дряни, которую мне теперь дают и от которой шатаешься, словно ходячий мертвец. Я так устал, что даже не заметил, как Майя прошествовала в наш дом, пока она не остановилась прямо передо мной. Она выглядела не так, как в нашу последнюю встречу. Ощущалась в ней некая напряженность, словно она в любой момент готова была вспыхнуть или взорваться. А может, это мне все показалось из-за лекарств.

Пол с мамой тут же прибежали, когда Майя начала кричать. Ну, прибежал-то Пол. А мама кое-как проковыляла по коридору, придерживая живот обеими руками.

Раньше я вообще никогда не видел Майю такой злой. Если бы это не выглядело ужасающе, то смотрелось бы прекрасно.

– Ты не оставил мне выбора, – заявила она.

Я ничего не ответил, поскольку толком не знал, настоящая она или нет. Именно Пол спросил ее, что она здесь делает. Майя подняла руку, требуя тишины, и Пол подчинился. Трудно не поразиться подобному поведению. Затем она снова повернулась ко мне и повторила:

– Ты не оставил мне выбора.

– Какого выбора?

– Ты просто решил, что знаешь, чего я хочу.

– Майя, все не так просто.

– Это не имеет значения.

– Как так – не имеет значения?

– Адам, ты величайший придурок из всех, кого я только видела в своей жизни! – прокричала она.

– Знаю.

Это на секунду осадило ее. Я чувствовал, что Майя нарывается на скандал. Но у меня не было никаких причин с ней ругаться. И если честно, ее ругань потрясла меня куда больше, чем ее крики.

– Ты мне соврал.

– Прости, – ответил я.

– Не надо извиняться. Просто не делай того, за что потом приходится просить прощения.

– Ну, это не…

– Я еще не закончила.

Майя выглядела слегка одержимой. Краем глаза я заметил, как мама опустилась на стул за кухонным столом, а Пол прислонился к холодильнику. Я-то рассчитывал, что они выведут Майю из дома, извинившись перед ней за меня, но, похоже, они решили предоставить мне самому со всем этим разбираться. Об уединении и покое и речи быть не могло.

– Почему ты ничего мне не рассказал?

По-моему, в этот момент я бросил умоляющий взгляд на маму, которая лишь покачала головой и уставилась в пол. Выпутывайся сам.

– Да ладно тебе, Майя. Ты сама знаешь почему. Я же тебе говорил.

– Я заслуживаю большего, чем неуклюжая отговорка и электронное письмо, Адам. Давай, рассказывай.

– Я не могу это объяснить, – соврал я, но честно отвечать мне не хотелось.

– А ты попробуй, – напирала Майя. Ее губы сжались в тонкую нитку. Ну, пришлось попробовать.

– Ты знала об экспериментальном препарате, на котором я сидел? О том, что моя мама тебе рассказывала.

Она кивнула.

– Я думал, что если он мне поможет, то мне никогда не придется выкладывать тебе всю правду.

– И в чем эта правда состоит?

– Наверное, я всегда буду видеть то, что не надо, и слышать то, что не должен, и лекарства не спасут. Возможно, ни одно из них не поможет мне так, как экспериментальный препарат, а больше я его принимать не могу, потому что это слишком опасно. Я останусь сидеть на мультитерапии, пора врачи не найдут верное соотношение… И я, может быть, никогда толком не поправлюсь.

– Но ведь в конечном-то итоге они найдут это верное соотношение. Мы сумеем с этим справиться.

– С моей стороны нечестно просить тебя с этим справляться.

Похоже, ей было совершенно все равно, что рядом по-прежнему находились мама с Полом. Я уж и забыл, как классно с ней целоваться, и до того момента не до конца понимал, как же мне ее не хватает. Когда мы оторвались друг от друга, Майя отбросила волосы с моего лица.

– Я не прошу честности или справедливости. Никто их не получает. И кто сказал, что именно тебе решать, с чем я смогу или не смогу справиться? – спросила она.

– Я.

– Ну, тогда ты идиот.

– Майя…

– В письме ты написал, что любишь меня. Это правда?

Мне хотелось сказать «нет». Я должен был сказать «нет». Но я не мог больше ей врать.