Лига выдающихся декадентов - Владимир Калашников

— Домна Васильевна ещё массажирует больной живот. Кроме того, подаёт салфетки. И вообще, не понимаю, зачем вы это говорите, Коля. Давайте помолчим.

— Вы же сами, Василий Васильевич, вечно желали интимничать, — отозвался меньшевик, но Розанов уже разглядывал пряник.

— Два гостинца за неделю? — хмыкнул он. Стихи были наибанальнейшие, как будто из «Нивы», без чьичеринских перевёрнутых восклицательных знаков, запятых вразброс и порубленных на слоги слов. Содержание не вязалось с формой. — Знаете что, Домна Васильевна, вы этот пряник покрошите в пользу пролетариев царства животных и по углам рассыпьте.

Воспользовавшись затишьем, писатель затеял разговор с Марией Папер.

— Вы туфельки примерили бы или там ботики какие-нибудь, — стараясь быть деликатным, говорил Розанов. — Поверьте, люди злы, однажды прицепятся к вашим любимым калошам, высмеивать станут.

— Мне всё равно. Если только и запомнюсь миру калошами — пусть так.

Розанов хмыкнул и вернулся в своё кресло.

Тиняков устало потёр лоб и, всё ещё недовольный выговором, с вызовом произнёс:

— Василий Васильевич, всплывший в памяти эпизод заставил опять усомниться в вашей теории. Провожаю Карамышевых в Европу и говорю Зине: ежели долго не будете возвращаться, с горя поседею и отращу седую бороду лопатой. А она за лицо схватилась и — хлоп без чувств. Полицеймейстер потом сказал, что у трупа, который в чемодане, борода. То бишь, я нечаянно напомнил Зине про убитого мужа. Если в чемодане бумага, с чего бы обморок приключился?

Розанов пожевал губами.

— Очевидно, что у барышни типа Зинаиды Карамышевой в мужьях был бы образованный мещанин средних лет. Откуда у него борода лопатой? Эспаньолка, разве что. Да вы седую бороду упомянули? Откуда седой взяться?.. А полицеймейстер ваш хитроумен, аки Улисс. Мимоходом применил этот случай на пользу своей версии.

— Тогда чего Зина испугалась?

— Этот вопрос стоит обдумать. И прошу вас впредь сразу рассказывать подобные детали.

— Куда вы?

— Надо проверить эту ниточку. И по всей видимости, — тут Василий Васильевич обвёл взглядом выбритые лица друзей, — из нас только я могу это сделать.

* * *

— Обошёл десяток брадобреев, — выдохнул Розанов, опускаясь в кресло. — У одного контур подправил, у другого навощил, там — баками отделался; чего только выдумать не пришлось. Чуть без бородки не остался. Между прочим, это встало мне в кругленькую сумму: два пятьдесят, не считая трат на трамвай. Почему вы, Коля, не отпустили заранее бороду? Проделали бы эту механическую работу.

— И что же вы узнали? — нетерпеливо спросил Тиняков.

— Четыре года тому у брадобрея на Фонарной бывал некий Разорёнов — видный бородач, держатель овощной лавочки. Тем ещё мастеру запомнился, что всё время Пушкина по памяти читал. Потом слух прошёл, будто топорами его зарубили, прямо у себя в дому. Подождите-подождите…

Наклонившись под стол, Розанов что-то рассматривал, а потом вздёрнул за хвост крысиную тушку.

— Василий Васильевич, вы же обещали!.. — со слезами в голосе вскричал поэт.

— Неудобно получилось, — кашлянул писатель. — Прикормить хотел, выдрессировать. Знаю ведь, как вы, Боря, любите животных. А пряник оказался отравленным. Вероятно, Зинаида Карамышева постаралась…

Боря зарыдал над бездыханным зверьком.

— Она умела танцевать!..

— Эта крыса не из того племени, что гремели посудой в моей прежней гостинице, — успокаивал его меньшевик.

— Василий Васильевич мог бы её выдрессировать!

— Это ленивая крыса, попутчик мещанства, — сказал Вольский. — А Василий Васильевич больше по людям специализируется.

— Очевидно, Карамышевы следят за нами, — размышлял вслух писатель. — Вызнали у слуг про чьичеринский пряник, но не имели представления о том, какие стихи следует помещать на глазурь. Тем не менее, стали действовать. Смело, н-да. Или нервно.

— Оперативно действуют Карамышевы, — заметил Василий Васильевич и задумался.

— «Зинаида Карамышева» — долго произносить, — заметил Вольский. — Может, сократим до «зэ-ка»?

— Не нужно, — подумав, ответил Розанов. — Как-то нехорошо звучит. Будем уважительны к врагам. Хотя бы в вопросе имён.

Тиняков опять не отводил глаз от Марии Папер.

— Знаете, я всю минувшую ночь о вас думал, — ласкательно сообщил Розанов. — И вот нынче хочу призвать вас…

Тиняков опустил глаза:

— Должен повиниться перед вами.

— За что же? — спросил Василий Васильевич, с некоторым беспокойством оглянувшись на лежащую на столе табакерку.

— Вчера в своём клоповнике забрался на лежанку и заснуть не могу — в ухе звенит, да так пронзительно! Значит, вспоминает кто-то, сволочь такая. И уж как стал я костерить его на все лады! Так цельную ночь: он — вспоминает, терзая мне ухо, а его на чём свет стоит… Должно быть, все печёнки ему съел. А это вы, оказывается, обо мне думу думали, заботой окружая. Кабы знать!.. Поверьте, если б знал, я никогда… Ни единым дурным словом!..

Душеспасительной беседы не вышло, и писатель откинулся в кресле, избрав иное развлечение — сигаретку.

Помолчав немного, он спросил:

— Мария Яковлевна, когда закончите «Весь Петербург», что станете делать?

— Вернусь в Москву и куплю тамошнюю адресную книгу. А может, целиком отдамся журналу.

— Журналу?..

— Я выпускаю журнал. Прогрессивного направления. За право женщины на любовь и свободное развитие собственной личности. Называется — «Женское дело».

— И с кем же вы сейчас воюете?

— С орфографической комиссией академиков Фортунатова и Шахматова.

Розанов опешил.

— Как же эти почтенные господа лингвисты вторглись в права женщин?

— Они вынашивают планы отмены «ера»!

— Порочная цель, ничего не скажешь. Но я всё ещё не улавливаю связи.

— Женские фамилии в словарях, справочниках, на табличках в парадных идут прежде мужских. Я поняла это, просматривая адресную книгу. Ежели букву «ер» удалят из алфавита, мужские фамилии окажутся первыми!

— Остроумно! — сказал Василий Васильевич, прокашлявшись. — А всё-таки, зачем вы ходите?..

— Поэт Брюсов подсчитал, что у него тысяча читателей во всей Империи, — прописклявила Папер. — Обойду всю адресную книгу — сколько человек услышат мои стихи!

— К Тетерникову не ходите — пощёчин надаёт и выставит, — зашепелявил Розанов ей в ухо. — И к этому… Хотсевичу… или Ходасевичу. В любом случае, фамилия у него отталкивающая. Мало ли… Лучше не надо.

Между делом Тиняков поинтересовался:

— Как же так, Василий Васильевич, вы и я одинаково даём статьи под псевдонимами во враждебные газеты, изображая разнообразные политические воззрения, но в итоге остракизму предали только меня!