Лига выдающихся декадентов - Владимир Калашников

— Я веду эту игру по уговору с хозяевами газет и для собственного интереса, а вы — самочинно и ради наживы. А низкие помыслы наказуемы, — с удовлетворением закончил Розанов.

Замыслив нечто, писатель прошёлся по кабинету. Обернувшись на поэтку, потёр ладошки в нерешительности, как перед неприятным, но необходимым делом.

— Мария Яковлевна, даже не знаю, как вас об этом просить… Сделайте милость. Доставьте удовольствие старому, иссякающему человеку. Сбросьте калоши!

— Василий Васильевич, как вы смеете!.. — вскинулся Тиняков.

— Да ещё при всех, — добавил Вольский.

— Тем не менее, я буду настаивать, — грозно сказал писатель. — Милая барышня! Разуйтесь! Чрезвычайно хочется увидать ваши пятки.

Поэтка сказала примирительно:

— Друзья мои, я давно мечтала показать кому-нибудь свои пятки.

Пятки были первостатейными: розовые, без натоптышей.

Василий Васильевич схватил пару калош и принялся трепать их, но не обнаружил внутри ничего кроме забитой в носы пакли. Бросив оземь, негодующе воскликнул:

— Почему вы всегда в этих безразмерных калошах?

— Однажды, ещё в Москве, я прочла стихи в какой-то квартире. У двух сестёр-хозяек гостил молодой человек, настоящий великан, с пышной рыжей шевелюрой. Он был несчастен, но, услыхав мои стихи из «Рдяных трепетов», приобрёл хорошее расположение духа. Спросил, какой у меня амулет, и объяснил, что каждому поэту пристал магический предмет. Давеча от них сам Брюсов второпях ушёл без калош. Хозяева любезно уступили мне эти калоши.

Боря сказал медленно:

— Кажется, я знаю этого подлеца.

— Кажется, я тоже, — мрачно сказал Тиняков. — Жаль, Гумми не подстрелил его на дуэли.

— Что вы, великан — не подлец, он был очень обходителен и приятен, — возразила Мария Папер.

— Скажите, это великан подсказал вам ходить по адресам из справочника? — спросил Василий Васильевич.

— Это сёстры, у кого он гостил. Добрейшие создания.

Розанов понимающе переглянулся с Борей.

— Беру за смелость утверждать, что над вами зло пошутили.

— Это мне без разницы, если этим путём я угожу в вечность, — равнодушно ответила поэтка.

* * *

— Наведаемся в околоток поблизости от места житья Разорёнова, — решил Василий Васильевич.

— Кликнем извощика? — угодливо спросил Вольский.

— Помчимся на трамвае! — провозгласил писатель. — Тут неподалёку новую линию проложили. Всё время катаюсь. Бесподобное удобство!

Подошёл обер-кондуктор и попросил оплатить билет.

— Ах, какая незадача, — кудахтал Розанов, шурша ассигнацией. — Мельче нет, все копейки ссыпал в кружку юродивого с паперти. Отсчитаете сдачу со ста рублей?

— Василий Васильевич, давайте я вам займу, — шепнул меньшевик.

— Не надо, Коля, — уверенно произнёс писатель. — Это же мне отдавать вам придётся.

Молодой человек в мундире багровел от злости.

— Вот бы вас, зайцев, выгнать в Таврический сад и расстрелять!.. — сказал он сквозь зубы.

— Эх, батенька, запутались вы в жизни, — назидательно пропел Розанов. — Трамвай не ради заработка городской управы сделан, а для удобства членов общества.

Сошли на нужной остановке и продолжили путь пешком.

Вольский на ходу выводил басом:

— О, где же ты, мой маленькый кр-р-реольчик…

— Какая гадость! — оттопырил губу Розанов.

— А мне нравится! — обиженно ответил меньшевик.

Несколькими минутами спустя, Василий Васильевич, забывшись, сам начал тихонько напевать:

— Ты едешь пьяная и очень бледная…

Прохожий гимназист с сачком для бабочек выговорил, неумеренно шепелявя:

— Пош-шлость.

Вольский вытаращился ему вслед:

— Это кто ещё такой?

— Очевидно, будущий арбитр изящества.

Исправник старательно отвечал на расспросы Василия Васильевича:

— Разорёнов? Его грабители взяли в два топора. Что украли? Бог его знает. Кто теперь знает, что у него было. Остались только ящики с письмами. Да, я могу узнать… Они на складе в участке, потому как вещественные доказательства.

— Как это вы ловко всё вызнаёте? — с завистью спросил Вольский.

— Всё моя манера вести диалог, — объяснил писатель. — Запомните, Коля: интимничанье.

Вернувшийся исправник доложил:

— Самый большой ящик был помечен фамилией Герасимова. Конечно, адрес на конвертах.

— Это же бывший товарищ министра народного просвещения, — сказал Розанов чуть позже. — Признанный лермонтовед. Надо к нему наведаться.

Сказано — сделано.

— Как же не помнить Ивана Ермиловича? Часто о нём думаю, — говорил Герасимов. — Светлая была голова! Всего Пушкина знать наизусть!.. Баловался стилизациями. Трагически погиб, невольник чести. Изрублен в куски… К чему теперь рыданья?.. Чувствую себя осиротевшим. Последнее письмо? Как раз накануне. На руки не дам, не обессудьте: частная переписка. Детали я сообщил полиции. Сыщики как будто некоторое время преследовали убийц, но никого не настигли. Прошу простить. Научные штудии не ждут.

Герасимов поклонился и ушёл в задние комнаты.

— Впустую, — разочарованно пробасил Вольский.

Розанов просиял:

— Да вот оно, это письмо, на стене в рамочке.

Среди старинных гравюр, офортов и автографов, терялся мелко исписанный листок:

«Дорогой Осип Петрович! Сегодня со мной произошёл возмутительнейший случай. Некие молодые люди приличной наружности принесли якобы вновь найденную пушкинскую рукопись! И не что-нибудь, а десятую главу “Евгения Онегина”! Итак: дюжина бледно-синих листков бумаги горизонтальной вержировки с обыкновенным обрезом, в четвёртку каждый, с филигранью геральдического льва на сгибе, исписанных характерным пушкинским почерком, стальным пером, по две строфы на странице.

Сначала я даже подумал: может, взаправду?.. У Пушкина ведь тоже бывали неудачи. Литературный уровень, конечно, несравним, и всё же… Хорошо подделан почерк, соответствующая времени бумага. Я даже проверил по каталогу: в 1830 году Пушкин пользовался именно бумагой фабрики Хлюстиных! Однако все сомнения развеялись, когда на глаза мне попалось одно место, полностью изобличающее поддельщиков.

Осип Петрович, милый, знайте, я это так не оставлю! Я не позволю пятнать имя великорусского гения! Подумайте только, эти люди могут продолжить свою вредоносную деятельность. На голубом глазу притащат вам, Осип Петрович, окончание “Горбача Вадима” или “Штосса”… Вот явятся они ко мне завтра, я швырну подделку им в лицо и выложу, что думаю об их деятельности. Конечно, они всегда могут отговориться незнанием. Дескать, нашли где-то на чердаке. Меня-то не проведёшь, но других околпачить могут. Непременно напишу вам, милый Осип Петрович, завтра, а сейчас не имею времени продолжать. Ваш И. А.»