В Буэнос-Айресе - Александр Афанасьев

Он заговорил, тщательно подбирая слова.

— Прошу прощения, синьор, я не хотел проявить неуважение. Я — человек синьора Субботича. Пан Марко Субботич хочет проявить гостеприимство и приглашает вас на обед или ужин, как вам будет угодно. Он особенно оговорил, что делает это со всем уважением к вам.

Вероятно, бандит Антонович уже много лет не говорил так вежливо, как он говорил сейчас. Но если в тебя целится ствол, который человека насквозь пробивает — тут и не таким вежливым станешь.

Русский медленно кивнул.

— Это всё?

— Да, сеньор.

— Хорошо. Я принимаю приглашение. Но место выберу сам…

…

Аргентина, несмотря на попытки походить на Европу и безусловную принадлежность к ее латинской части, до странного похожа в чем-то на Россию. Только на ту Россию, которая не пережила ни Первую, ни Вторую мировую, не была вынуждена индустриализироваться и модернизироваться, рядом с которой не было хищных соседей и которая просто жила…

Как и в России, и в отличие от США, в Аргентине не было равномерного развития страны. Не было самостоятельных штатов, несмотря на то что такие попытки были. Аргентина как и США собирались «снизу», а не сверху. Видимо, сыграло свою роль то, что практически сразу после обретения независимости, Аргентина была вынуждена отражать агрессию Бразилии[27], и это сыграло свою роль в централизме. Как и в России, Федеральная столица играет огромную роль, ее население вместе с пригородами — аж треть от всего населения страны. В отличие от России — у Аргентины нет своего Санкт-Петербурга (в какой-то мере эту роль играет чужой Монтевидео) и вся деловая, культурная и политическая жизнь — сосредоточена в одном месте, а в других люди просто живут. Нет, в Аргентине есть еще несколько приятных городов, Кордова — среди них. Но все понимают, если хочешь чего-то добиться в жизни, надо уезжать в столицу.

Большая часть территории страны — это и вовсе — пампа. Бескрайние земли, в северной части пасут скот, в южной — нет ничего, только ледяной антарктический ветер гуляет. Редкие фермы, до которых ехать и ехать, и которыми никто не интересуется — здесь не было социализма и планомерного освоения территории. Покупай ферму и делай что хочешь.

Роберт Костенко добрался до Кордовы на самолете, а там его встречали. Два парня на пикапе, по виду не совсем местные — но тут привыкли не обращать внимания. Терактов в стране не было с девяностых.

— Слава Украине!

— Героям Слава!

— Слава нации!

— Смерть ворогам!

И на это не обратили внимания. Здесь наверное не обратили бы внимания, если бы следом молодые люди сказали «Хайль Гитлер!». Другая сторона земли. Междумирье.

Костенко сел в машину. Отдал команду.

— Покрутитесь по городу, посмотрим, нет ли хвоста…

Водитель тронул пикап.

Это был личный проект. Лично его. Настолько личный, что он вкладывал в него личные средства, полученные от коррупции. Далеко не все хотят просто виллу за границей и до конца жизни работать на унитаз…

Он перевез сюда восемнадцать человек. Уже восемнадцать. Все — из банд Дмитрия Яроша, бывшего депутата Рады, который стал неугоден своим политическим покровителям тем, что намеревался сражаться за Украину всерьез, не на шутку. Сейчас он стал неугоден даже своим бывшим побратимам, которые решили, что после переворота настала их очередь «делать жизнь» и рассыпались по Украине — грабить.

Роберт Костенко — прошел курс подготовки во Флориде, именуемый «Школа Америк» — там американцы из ЦРУ и Пентагона готовили из латиноамериканских офицеров палачей и карателей для своих народов. Они не рассчитали только одного — Костенко был украинцем, и для него интересы Украины были намного важнее интересов США.

Как специалист по партизанской и антипартизанской войне — он долго приглядывался к противоборствующим силам на Украине, изучал видео, читал программы партий, не совсем партий и совсем не партий, а просто отморозков, которые решили что им есть что сказать миру. И, наконец — сделал ставку. Видимо, не ошибся.

Перевез сюда — человека за человеком. Дал работу — на земле пахать, тут и пара тракторов была, и скотина. Все остальное время — тренироваться.

Готовиться…

Водитель был из новеньких.

— Как тебе здесь? — спросил Костенко, смотря за дорогой.

— Зае…, ой, извините, пан проводник. Дуже гарно здесь.

— По-русски говори, — мрачно сказал Костенко, — если привык. Дело не в языке.

Одно из того, что приезжих от Яроша немного шокировало — вопрос о языке. Костенко сразу сказал — кто на каком хочет, тот на таком и разговаривает, а все языковые вопросы — запрещены по определению. Костенко кстати считал, что языковой вопрос на Украине искусственно разогревается украинскими спецслужбами и врагами Украины. У него, латиноамериканца, живущего на континенте, который говорит на испанском весь, за исключением Бразилии[28] — было свое видение этого вопроса.

Сила и слабость нации, ее единство — отнюдь не в языке, и даже не в культуре. Здесь, на испанском говорят такие разные страны, как Аргентина, как нищее Перу, как коммунистическая Венесуэла и капиталистическая Колумбия. И не только говорят — бывает, что и враждуют и воюют. Вопрос не в языке. А в пути. Каждому — свое. Кому-то — банки и недвижимость, кому-то повезло с нефтью, кому-то — с землей. А у кого-то — по центру разграбленной столицы индейцы ходят или жрать нечего, как сейчас в Венесуэле. В стране первые по величине нефтяные запасы мира и при этом нечего жрать. Это как?!

Язык — это не более, чем средство общения и нельзя допускать, чтобы он стал чем-то иным. Вопрос в другом. Объединение людей в нацию происходит не потому что они говорят на одном и том же языке или когда-то там в Крутах подростков перебили и они теперь это чтят… Это все вторично. Объединение людей в нацию происходит, когда они все заняты общим делом, и неважно — хорошим или плохим. И ли когда они вместе что-то получают.