Как мы не стали бандой - Глеб Черкасов

Дима не видел Макса с тех пор, как они отдали квартиру за долги. Первые два года старший напоминал про себя бабушке новогодними открытками и звонками на день рождения. Появившись, презентовал целую корзину гостинцев и немного денег. Рассказал, что занялся торговлей рыбой и морскими деликатесными гадами и скоро все будет хорошо, расспрашивал про брата, ругал себя. Появлялся потом еще несколько раз, оставил как-то «пиджак для Димы» и небольшую записку, в которой каялся и обещал «очень скоро закрыть все долги».

Кризис 1998 года уничтожил все надежды Макса. Он снова был в долгах. Жил у какой-то тетки старше него лет на десять. Последний раз зашел в гости месяца два назад, был, как обычно, весел и шумен, но как-то уже по инерции. Рассказал, что работает с большими людьми: «Условия не самые лучшие, но все поправимо, скоро будет все гораздо лучше».

Очень просил устроить его встречу с Димой. Бабушка, по ее словам, думала, как это сделать, но только при ней: «Ты как в детстве привык его слушать, так и ходил телок телком, кем бы ты ни считал себя теперь, ничего не изменилось, небось, и дыню эту чертову с коньяком сел бы с ним употреблять, что бы я теперь делала».

Дима видел, что баба Вера переживает гораздо больше, чем хочет это показать.

Всю жизнь, сколько он себя помнил, младшего внука она любила больше, чем старшего. А уж после потери квартиры того и вовсе возненавидела. Но вот оказывается, они виделись. И даже первый раз после школы и выпускного пиджак у Димы теперь есть.

Старший знал, как подольститься к бабушке, — она всегда была сторонницей строгого стиля в одежде и если ей что-то нравилось в Максе, так это умение одеваться.

Из дневника Дмитрия Хубариева

(Написано в середине нулевых годов)

А вот что бы я сказал Максу, если бы мы встретились? Что он ведет непутевую и даже поганую жизнь, что продавец — это только посредник между товаром и человеком, а не хозяин жизни. Что если бы он пошел работать руками тогда, в начале девяностых, то мы бы до сих пор были бы при квартире? Что грех добывать деньги вот так, как он добывает, хотя нет, собственно, ничего и не добыл. Только на коньяк смертный хватило. Интересно же, что бы он ответил.

Похороны получились скромнее скромных. Сожительница старшего Хубариева, довольно милая женщина, несколько раз дала понять, что никакая новая родня ей не нужна и плакать она планирует без них. Половину расходов, впрочем, взяла на себя. Поминок как таковых и не случилось. Дима и баба Вера дома выпили пару рюмок за упокой души Максима Хубариева. В разгар ужина соседка по лестничной клетке заорала о пожаре. Дима всполошился, что горит их дом, но выяснилось, что полыхает Останкинская башня. За это Дима выпил особо, он терпеть не мог телевидение, начиная от ток-шоу и кончая идиотскими фильмами. Новости, впрочем, смотрел.

Утром в почтовом ящике объявилась повестка к следователю, но не к привычному, а к другому, по экономическим преступлениям. Первым делом Дима хотел было немедленно бежать в свой городок, но потом решил пойти поговорить.

Второй следователь, в отличие от затюканного мента, занимавшегося смертью полубомжей, смотрелся хозяином жизни. На столе рядом с компьютером лежал новенький мобильный телефон. За то время, пока Дима был в кабинете, он дважды обстоятельно поговорил по нему о всякой ерунде, в том числе и о том, где ужинать. Закончилось непонятными словами: «Выпьем за твое возвращение, Лимончелло, вкусного лимончелло». Курил следователь дорогущий «Кэмел», из кармана в какой-то момент добылся брелок «тойоты». Жизнь у человека явно удалась, и он не планировал сбавлять обороты, достигавшиеся в том числе и за счет удачных следственных действий.

Дмитрий Хубариев узнал о том, что его брат, вместе с двумя другими любителями дешевого алкоголя, был учредителем нескольких компаний, каждая из которых оперировала большими средствами, взятыми в кредит.

Зарегистрированы они были по одному адресу — месту прописки одного из погибших, — а Максим Хубариев во всех был генеральным директором. Он же брал и кредиты. Отдавать их было явно нечем, потому что на балансе не имелось ни копейки. Налицо было жульничество, кое следователь и готовился пресечь. Или не пресечь — в любом случае с некоей пользой для себя.

Несколько часов прошли в несколько однообразной и даже скучной беседе. Дима настаивал на том, что про дела брата ничего не знал и, главное, совсем не хотел знать. Следак не верил, матерился и даже пару раз попугал его возможным арестом. Дима пожимал плечами, надо — сажайте, но сути дела это не изменит. Тюрьма вряд ли была бы хуже фермы рабов.

Тоску пустого разговора сломал вопрос о занятиях Хубариева-младшего. На ответ «автомеханик» следователь хищно улыбнулся и начал расспрашивать про автомобили, явно желая вывести самозванца на чистую воду. Через пять минут тон следователя наполнился дружелюбием и приязнью, а еще через пятнадцать минут Дима и хозяин кабинета уже на улице вдумчиво обсуждали постукивание в движке новой «тойоты».

«Я вижу, ты не врешь, — сказал следак на прощание, — ты ловчила, но по автомобильной части, а она меня по службе не касается, поэтому двигай куда-нибудь и не появляйся в городе три-четыре месяца, ни-ни-ни, не говори, где живешь, зачем мне это, а потом дело закроют, банк спишет убытки, и все будет нормас».

Баба Вера беспокоилась за Диму в сквере рядом. Она, как выяснилось, понимала, как и чем промышлял непутевый старший внук. До Макса и его друзей досыпались крохи, рассказывала бабушка, когда они шли из милиции, реальные деньги шли тем, кто организовывал кредиты.

— Так они, может, их и убили? — спросил Дима.

Бабушка аж опешила от его наивности:

— Кто ж будет резать дойную корову, на них бы еще что-то навесили сначала.

Из дневника Дмитрия Хубариева

(Написано в середине нулевых годов)

Вызов к следователю оказался полезным: он давал отсрочку. Лиза компостировала мозги каждый божий день — в Москву да в Москву. Я не знал, как отговорить ее, и уж точно не понимал, что сказать бабе Вере. Она бы обрадовалась за меня и снова бы завела разговор про общежитие, в котором комендантом ее подруга и куда она с удовольствием переселится. Бывал я в этой халупе — паровозное депо времен разрухи. Бабушка этого не заслужила совсем, я и так перед ней виноватей виноватого. Однако, как выяснилось, никакой отсрочки мне судьба не дала.

Около подъезда стояла нарядная машина. Такие в их район обычно не заезжали. Бабушка насторожилась, и не зря — гости были по их душу.

Из первой двери вылез бугай, который вежливо, что чуть успокаивало, спросил, не родственники ли они Максима Хубариева.

Очевидный факт оспаривать не стали. Тогда с заднего сиденья вылез человек куда поменьше. Представился Феодосием Лакринским. Каким-то странным чирикающим голосом, посочувствовав горю семьи, изложил суть дела.

С его слов получалось, что дела Максима шли в гору и если бы не казус с коньяком, то наверняка он бы занял достойное место в деловом сообществе столицы. Он всегда вспоминал про брата и хотел искупить свою вину перед ним: