Дороги хаджа - Самид Агаев

– А что значит, армяне воду мутили?

– Ну ты что, армян не знаешь?

– Нет, – простодушно ответил Фома.

– Значит, в блаженном неведении находишься. Когда здесь турки всем заправляли, армяне вздумали вытеснить нас греков от гроба Господня и собрали большую сумму денег и подкупили Иерусалимское начальство, уверяя турков, что святой огонь сходит не ради греков, а ради всех христиан, и они армяне тоже могут его получать. Турки сделали по-армянски и удалили греков. Армяне весьма возрадовались, что их воля, стали писать по всему миру своим единоверцам, чтобы все шли на поклонение, и собралось здесь столько армян, что все остальные света белого не взвидели. Наступила великая суббота, армяне собрались в храме, а бедных греков турки выгнали вон. Скорбили и горевали греки, одно им было утешение – Гроб Господень и от того их отлучили, и святые врата для них затворили. Армяне в церкви, а православные на улице. Армяне торжествуют, а православные плачут. Стоят на площади против святых врат со свечами вместе с патриархом, надеясь, хоть от армян из окна, получить благодатный огонь. Подошло время, когда нисходит благодать, а ее нет, армяне испугались, начали плакать и просить бога, чтобы послал им благодать. Но Господь не услышал их. Проходит полчаса, а святого света все нет. Вдруг раздался удар грома, ударила молния и мраморная колонка напротив патриарха треснула, а из трещины вышел огонь. Патриарх зажег от этого пламени, и от него все православные зажгли свечи. Все возрадовались, и православные арабы от радости стали причитать и кричать: «Ты еси един Бог наш Иисус Христос, наша истинная вера православных христиан».

Подняли по всему Иерусалиму шум и крик. Воинство турецкое, кругом стоявшее на страже, чтобы не было бунта, видели это чудо. Один из них, по имени Омар, тотчас же уверовал в Христа. Он стоял у Аврамова монастыря и прыгнул к христианам с высоты, и на твердом мраморе, куда он ступил, словно на воске, остались его отпечатки ног.

– Можно взглянуть на них? – спросил Фома.

– Можно, потом покажу. Омару этому турки за отступничество голову отсекли. Армяне ничего не получили и остались со стыдом. Турки хотели их изрубить, но, убоявшись гнева султана, лишь наказали их тяжко. Вот так вот.

– Но мы же не армяне, – возразил Фома, – мы же свои, православные.

– Здесь, друг мой, сейчас католики всем заправляют. Они нас не очень жалуют.

– Не враги же мы, не мусульмане, в конце концов. Что же мне делать, домой возвращаться?

– В этом я тебе помочь не могу. Обратись к патриарху.

– Нешто он меня примет. Сам говоришь, что не жалует православных.

– Совет могу дать. Оставайся у меня служить при храме. Мне как раз помощник нужен. А раз ты православный, то я тебя с охотой возьму. Он сам сюда придет на службу церковную, вот ты и обратишься к нему.

– А если откажет? Тогда чего?

– Да, ты и впрямь Фома, верить надо в свое дело. Ну, а если откажет, все равно оставайся, будешь ждать.

– Чего ждать? Хоть и грешно это говорить, но надо жить с открытыми глазами.

– Когда мусульмане опять вверх возьмут, только между нами. Их и попросишь. А они не откажут.

– Я согласен, – сказал Фома.

– Вот и хорошо. В таком случае, и приступай к службе. Бери веник, вымети пол, как следует, сейчас народ пойдет уже.

Фома безропотно кивнул и принялся за работу. За этим занятием и застал его вернувшийся Расул.

Основателем иерусалимского ордена святого Иоанна, как это ни странно, был богатый арабский купец из Амальфи, который, получил у египетского халифа разрешение построить в Иерусалиме для паломников пристанище, где пилигримы могли бы найти убежище и медицинскую помощь, и при нем капеллу в честь святой девы Марии. Для совершения служб сюда прибыли бенедиктинские монахи, получившие название иоаннитов или госпитальной братии святого Иоанна. После взятия Иерусалима Готфридом Бульонским госпитальная братия была отделена от церкви святой Марии. Папа Пасхалий II в 1113 году утвердил устав нового учреждения. Раймон де Пюи, избранный в 1118 году ректором иоаннитов, первый соединил братию в определенную замкнутую общину, обязал ее принести обет бедности, целомудрия и послушания и дал членам общины особое орденское одеяние – черный плащ с белым полотняным крестом с левой стороны. Вскоре он прибавил к монашеским обетам еще обязанность биться с неверными и таким образом пересоздал братство в духовный рыцарский орден. Члены ордена делились на три класса: рыцари знатного происхождения – для ведения войны; пресвитеры ордена – для службы в церквях, и служащая братия, капелланы – для ухода за больными и охраны паломников. Раймон де Пюи сам принял титул великого магистра. Герэн де Монтегю был четырнадцатым по счету гроссмейстером иоаннитов. Когда ему доложили о том, что один из рыцарей, командор отряда, вернувшийся из патрулирования районов сопредельных с Сирией, просит принять его. Гроссмейстер взглянул на помощника и сказал.

– Милейший, разве вы не видите, что я занят.

Помощник взглянул на шахматную доску. Глава госпитальеров играл сам с собой.

– Он утверждает, что дело неотложное и чрезвычайной важности.

– А я по-вашему пустяками занимаюсь.

Гроссмейстер говорил с самым серьезным видом, но помощник, хорошо знавший своего начальника понял, что тот шутит. Он был в хорошем расположении духа. Секретарь оценил положения фигур и сказал:

– Если пожертвовать пешку, то вы возьмете коня.

– Чем я возьму коня?

– Ладьей.

– Ладьей, так посмотрим. Но теперь, он объявляет мне шах. Видите?

– Да, сир.

– Вы это нарочно?

– Нет, сир, я этого не предвидел.

– А что же вы лезете со своими советами.

– Прошу прощения, сир.

– Ладно, партию вы мне все равно испортили, зовите.

В зал вошел командор. Выслушав приветствия, гроссмейстер спросил:

– Как ваше имя?

– Огюст, сеньор гроссмейстер.

– Итак, командор Огюст

– Сеньор гроссмейстер, вчера вечером мы вернулись после большого патрулирования.

– Да. И как прошло патрулирование?

– Удачно, сир. Мы перехватили курьера с письмом Малику Ашрафу.

– Кто этот Малик Ашраф? – спросил гроссмейстер, косясь на шахматную доску.

– Султан, правитель Дамаска.

– Вот как, – насторожился гроссмейстер, – и что в письме?

– Я не знаю, сир, я решил передать его королю. Но прежде, согласно субординации, обязан вас поставить в известность.

– Это правильно, – заметил гроссмейстер, – письмо у вас с собой?

– Да, сеньор гроссмейстер.

– Дайте его мне.