Убийственно жив - Питер Джеймс

Здесь были сотни человек, по его прикидке, добрых пять сотен, может быть, даже больше; перед каждым без исключения стоял высокий стакан с пивом. Запах пива плыл в воздухе вместе с клубами сигаретного и сигарного дыма, соблазнительным ароматом французской картошки и жареного мяса.

Летом Сэнди, выпивая холодного пива, порой шутливо замечала, что в ней говорит немецкая кровь. Теперь шутка стала понятной. У Грейса возникло какое-то странное чувство – то ли от усталости, то ли от жажды, то ли от пребывания в чужой стране, – что он вступил на заповедную территорию, где его присутствие нежелательно.

Внезапно он увидел перед собой суровое властное лицо, которое как бы с ним соглашалось, но и укоряло. Это был серый каменный бюст бородатого мужчины, напоминавший скульптурные изображения древних философов, которые часто видишь в сувенирных лавках и на распродажах. Он еще только учится философии, а этот действительно похож на ее представителя. Имя – Пауланер – торжественно отчеканено на пьедестале.

Подошел Куллен с двумя стаканами пива и двумя чашками кофе на подносе.

– Ну что, выбрали место?

– Кто такой этот Пауланер, немецкий философ?

Детектив усмехнулся:

– Философ? Не думаю. «Пауланер» – название крупнейшей мюнхенской пивоварни.

– А, – промычал Грейс, решительно чувствуя себя полным тупицей. – Понятно.

Куллен указал на столик у кромки воды, где компания молодежи освобождала места, надевая рюкзаки.

– Вон там сесть не хотите?

– Отлично.

Идя к столу, Грейс всматривался в лица за другими столами – мужчины и женщины разного возраста, от подростков до стариков, в повседневной одежде, чаще всего в футболках, широких юбках, шортах, джинсах, почти все в темных очках, бейсболках, панамках, соломенных шляпах. Пьют пиво из высоких или половинных стаканов, едят сосиски с картошкой, жареные ребрышки, сыр размером с теннисный мяч, нечто вроде мясного рулета с кислой капустой.

Здесь была Сэнди на этой неделе? Может, она приходит сюда регулярно, проходит мимо обнаженной бронзовой статуи на мраморной плите, мимо бородатой головы у фонтана, которая рекламирует «Пауланер», садится, пьет пиво, смотрит на озеро?

С кем?

С новым мужчиной? С друзьями?

Если жива, о чем думает? Вспоминает о прошлом, о нем, об их совместной жизни, о мечтах, обещаниях, о проведенном вместе времени?

Он снова взял карту Дика Поупа, взглянул на кружок, стараясь сориентироваться.

– До дна!

Куллен поднял стакан. Грейс поднял свой:

– Ваше здоровье!

Немец дружелюбно покачал головой:

– Нет, у нас говорят: «Прозит».

– Прозит, – повторил суперинтендент, и они чокнулись.

– За успех, – сказал Куллен. – Или, может быть, вам не хочется поддержать такой тост?

Грейс издал горький короткий смешок, подумав, что немец даже не представляет, насколько близок к истине. Словно в ответ на реплику телефон дважды пискнул.

Поступило сообщение от Клио.

Стажер-констебль Дэвид Кертис и сержант Билл Норрис вылезли из патрульной машины неподалеку от дома, адрес которого им назвали. Ньюман-Виллас – типичная жилая улица Хоува со старыми викторианскими террасными домами. Некогда это были цельные дома, принадлежавшие одному владельцу, с помещениями для прислуги наверху. Теперь они разделены на квартиры. По всей улице тянутся объявления агентств о сдаче квартир и комнат.

Парадная дверь дома номер 17, похоже, десятки лет не видела ни одного мазка краски; почти все фамилии на панели домофона, написанные от руки, стерлись, выцвели. Надпись «С. Харрингтон» выглядела довольно свежей.

Билл Норрис нажал на кнопку.

– Знаешь, – сказал он, – мы обычно вчетвером сидели в засаде. Сейчас посылают двадцать офицеров. Я однажды попал в передрягу. Один гуляка был завсегдатаем закусочной, которую мы караулили. Я взял и написал на доске: «Отличная задняя часть и вымя». Не совсем хорошо получилось. Инспектор устроил настоящую выволочку.

Он опять позвонил. Через несколько минут, не получив ответа, Норрис принялся нажимать другие кнопки одну за другой.

– Пора кое-кого пробудить от воскресного сна. – Он постучал по наручным часам, фыркнул. – Может, она в церкви?

– Да? – проскрипел вдруг слабый голос.

– Четвертая квартира. Я ключ потерял. Пожалуйста, впустите, – умоляюще попросил Норрис.

Через несколько секунд послышался резкий скрежет и щелчок замка.

Сержант распахнул дверь, оглянулся на молодого коллегу и понизил голос:

– Не говори, что мы представители закона, а то не пустят, – и заговорщицки приложил к носу палец. – Скоро сам увидишь.

Кертис таращился на своего напарника, гадая, долго ли еще терпеть мучения. Будем надеяться, кто-нибудь догадается отключить его самого от розетки, если он когда-нибудь станет таким же проклятым занудой.

Полицейские прошли по короткому коридору, пахнувшему грязью, мимо двух велосипедов и полки, где лежала почта – главным образом листовки с рекламой местной пиццы и китайской готовой еды. На площадке второго этажа услышали из-за двери под номером 2 выстрелы, за которыми последовал громоподобный окрик Джеймса Гарнера: «Стоять на месте!»

Поднявшись, миновали квартиру под номером 3. Лестница сузилась. Дверь под номером 4 оказалась на самом верху.

Норрис постучал. Нет ответа. Он постучал громче. По-прежнему ничего. Он взглянул на стажера:

– Ладно, сынок. Когда-нибудь ты окажешься на моем месте. Что сделаешь?

– Выбью дверь? – предположил Кертис.

– А если она чем-то сильно занята в своем гнездышке?

Кертис пожал плечами, не зная ответа.

Норрис опять постучал.

– Эй! Мисс Харрингтон! Есть там кто-нибудь? Полиция!

Молчание.

Норрис развернул свою могучую тушу, крепко ударил плечом в дверь. Та задрожала, но не поддалась. Ударил покрепче, на этот раз дверь распахнулась, створка треснула, он влетел в узкий пустой коридор, ухватился за стену, чтобы не упасть.

– Эй! Полиция! – крикнул Норрис, продвигаясь вперед, потом обратился к стажеру: – Шагай за мной след в след. Ни к чему не прикасайся. Нельзя уничтожать улики.

Кертис неловко шел за сержантом по коридору на цыпочках, затаив дыхание. Сержант толкнул дверь и замер на месте.

– Будь я проклят, – пробормотал Норрис. – Ох, чтоб мне провалиться!

Поравнявшись с сержантом, констебль тоже остолбенел. Внутренности заледенели. Страшно хотелось отвернуться, да не было сил. Жуткое восхищение, несовместимое с профессиональным долгом, не позволяло оторвать взгляд от постели.