Черные небеса. Заповедник - Андрей Тепляков

Ной ощутил короткий, но болезненный укол совести. Ему вдруг захотелось раскаяться, захотелось попросить прощения — их глаза, обращенные на него, требовали этого. Все его воспитание, вся его жизнь в Городе требовала раскаяния. Они жертвовали самым дорогим, и как он мог…

Мог. И должен был. Эти жертвы, которые так трогательно расписывал Матвей, были ничем иным, как предательством, трусостью и преступлением. Люди в этой комнате не имели никакого права упрекать его. Они поступали низко и хотели, чтобы он поступил так же, потому что это честно. Потому что так поступили все.

«Плевать я хотел на вашу честность».

— Я видел этот вездеход, — сказал Ной. — Я провел в нем много дней. Он может взять больше людей. Придется потесниться, но это возможно.

— Ты не понимаешь, — снова заговорил Матвей. — Если мы согласимся на твою просьбу, то, как прикажешь быть с остальными? Чем они хуже тебя? Мы не можем взять стольких. Пойми, вездеход не ковчег, а ты не библейский патриарх. Ты не можешь спасти всех, кто тебе дорог. Ты должен выбрать.

— Мы могли бы взять с собой грузовик. Вездеход повезет людей, а вторая машина — припасы.

— И где же мы возьмем грузовик? — вмешался Илья.

— Не знаю, но мы должны попытаться. Мы обязаны попытаться спасти как можно больше людей. Это правильно!

— Тогда, может быть, просто объявить общую эвакуацию? — спросил Матвей. — Отправить людей в Пустую Землю и предоставить им умирать там?

— Нет, нельзя, — сказал Гурий. — Объявлять всеобщую эвакуацию, значит погубить всех.

— Это немыслимо! — поддержала его Анна. — Молодой человек, вы просто не понимаете, о чем просите. Ваши капризы погубят нас всех. Вас приняли в круг посвященных не для того, чтобы вы выдвигали какие-то условия и ставили под угрозу все, что было сделано. Не вами сделано!

Поднялся гомон, посыпались оскорбления. Ной молчал. Молчали Илья и Яков, молчал Караско. Больше всех кричал Гурий, он требовал извинений и все пытался ринуться к Ною, но, сидящий рядом Караско удерживал его на месте. Обстановка накалялась.

— Подождите! Тише! Дайте сказать! — закричал Ной.

Нехотя спорщики умерили свой пыл и уставились на него.

— Вы меня не так поняли.

Стало абсолютно тихо. Ной осмотрел комнату и встретился взглядом с Караско.

— Я не прошу вас взять тех, чьи имена были названы. Это не просьба. Это условие. Если вы не согласитесь на него, вездеход уйдет в никуда. Я не стану разыскивать Большой Город.

— Сукин сын, — внятно и громко произнес Гурий.

— Кто бы говорил, — ответил Ной. — Один как перст, а крику поднял больше всех.

Гурий вскочил, но Караско снова удержал его. И снова поднялся гвалт и крик. Раздосадованный Матвей призывал всех успокоиться, но его никто не слушал. Ной стоял посреди комнаты и ждал. Он чувствовал облегчение. Жребий брошен, теперь поздно было сомневаться. Он сделал то, что должен был сделать. У него хватило духу.

Когда шум немного стих, Матвей снова взял слово.

— Ной, я хочу, чтобы ты вышел и подождал в соседней комнате. Ты сказал вполне достаточно, теперь мы должны спокойно все обдумать. Когда мы примем решение, тебя позовут.

Ной встал и, не глядя ни на кого, вышел. Он устроился на кухне и стал смотреть в окно. Через площадь шли люди; трое ребятишек возле памятника играли в снежки. Он смотрел на них, и на душе вдруг стало так пусто и мерзко, так гадко, что захотелось выйти на улицу и прыгнуть под первый попавшийся снегоуборщик. Это тоже был выход, это тоже была возможность вырваться, и не будь этот прыжок той же подлостью и предательством, Ной бы встал и вышел.

Вместо этого он остался сидеть на месте. Только отвернулся от окна и обхватил голову руками.

Обсуждение затянулось на час, и, когда Караско явился за ним, площадь за окном почти опустела.

В комнате было тихо, больше никто не спорил. Ной не пытался смотреть им в глаза, он не ждал увидеть в них ничего хорошего. Он сел и приготовился слушать приговор.

Огласил его Матвей. Приговор был прост: если Ной сможет обнаружить информацию о Большом Городе и определить его местоположение, он может взять с собой всех, о ком говорил. В противном случае, он не возьмет никого.

— Согласен ли ты на эти условия? — спросил Матвей.

Ной поднял голову.

— А если я скажу — нет?

— Тогда мы расстанемся навсегда. Другого предложения не будет.

— Найти для вас информацию или остаться и умереть, — Ной фальшиво улыбнулся. — Все честно. На этот раз все совершенно честно.

— Нас не интересует твои размышления о честности, — холодно сказал Матвей. — Ответь на вопрос.

— Я согласен.

Перед уходом Ной спросил Караско, что за человека он хочет взять с собой.

— Колотуна, — ответил тот. — Смотри, не говори ему ничего. Хватит с нас твоих заявок. Он хоть один, как перст, но… Вобщем, язык не распускай.

Ной кивнул и повернулся к двери. Караско положил руку ему на плечо.

— Ты прав, парень. Я хочу, чтобы ты это знал. Они будут на тебя давить, но ты их не слушай. Ты им нужен, и имеешь право требовать. Честно сказать, не думал, что ты это сделаешь. Ну да ладно. Теперь у тебя одна задача — вот и займись ей. Сюда тебе больше ходить ни к чему.

— Это понятно, — сказал Ной, высвобождая плечо.

— Вот и хорошо, что понятно. Удачи.

Возле милицейского поста в Квартале установили новый фонарь. Только светил он не на дорогу, или дверь будки, а слабым желтым кругом освещал ее глухую стенку. Недоумевая, зачем такое могло понадобиться, Ной подошел ближе. Оказалось, что фонарь нацелился на маленький кусок бумаги, закрепленный на стене. На бумаге было написано:

«Внимание! Для обеспечения безопасности жителей Квартала, начиная с понедельника 23 января, будут проводиться работы по установке заградительных решеток на все выходы из подземных коммуникаций. Домовладельцы обязаны предоставить представителям администрации Города возможность осмотреть помещения и оказать содействие в проведении работ. По всем вопросам обращаться…».

Ной посмотрел на спящий Квартал. Дома стояли далеко друг от друга, темные и зловещие. Где-то среди них светилось одинокое окошко.

«Как быстро, — подумал он. — Слишком быстро. Пока они еще пытаются залатать дыры, пока еще ждут, но сколько они будут ждать? Скорее всего, недолго».

Мать не стала покупать себе новую одежду. Вместо этого она занялась перешиванием одного из «хороших платьев», которое долгое время висело в шкафу среди костюмов отца. Ной не понимал, что на нее нашло — ни о каких покупках она и слышать не хотела. Просиживала целыми вечерами с иголкой, погруженная в себя и молчаливая.

Но, когда Ной увидел ее в этом платье, когда она поворачивалась перед ним, чтобы дать возможность как следует все рассмотреть, он понял, почему она так поступила. Не новая жизнь начиналась для нее, она не хотела новой — она хотела, чтобы вернулась старая. Чтобы вернулось время, когда сын еще был маленьким, муж живым, а дом полным и красивым. Ной глядел на мать, всегда носившую мешковатые, пыльно-поношенные вещи, и не узнавал. Она словно стала моложе и, оказывается, у нее была фигура.