Источник - Джеймс Миченер

Старик уделял внимание самым интимным подробностям жизни своего клана. Именно он ввел правило, по которому неженатый мужчина не может в одиночестве пасти овец: «чтобы это не приводило к мерзостям». Двое молодых и неженатых мужчин, нанимавшихся на период уборки урожая к оседлым земледельцам, не имели право делить одну крышу над головой – «чтобы это не приводило к мерзостям». Мужчина не может одеваться как женщина, а женщина – как мужчина: «чтобы это не приводило к мерзостям». За столетия жизни в пустыне ибри составили свод толковых и понятных законов, которые Цадок помнил дословно и передавал своим старшим сыновьям, а они исполняли обязанности судей, когда его не оказывалось на месте. «Мужчина не может быть мужем двух сестер, поскольку это недостойно, или матери и дочери, поскольку это тоже недостойно». Но поскольку было существенно важно, чтобы полнокровная жизнь и отдельной семьи, и всего клана не прерывалась, он ввел в действие древний закон, по которому если муж умирает, оставив свою жену бездетной, то один из братьев покойного обязан тут же взять вдову в жены и сделать ей ребенка, поскольку жизнь клана может продолжаться лишь детьми. Не важно, женаты ли оставшиеся в живых братья; не важно, презирают ли они свою невестку; если у нее нет детей, они обязаны делить с ней ложе, пока она не понесет, – имя умершего мужа должно быть продолжено.

Пусть даже Цадок настаивал, что сексуальное поведение должно иметь упорядоченный характер, это отнюдь не означало, что он презирал эту важную жизненную функцию. Два года назад, когда ему минуло шестьдесят два года, дети выросли, а у жен было много других хлопот, он как-то увидел в группе рабов, которых его сыновья захватили во время набега на оседлое поселение, особо привлекательную шестнадцатилетнюю девушку. Забрав ее себе, он испытал много радостей долгими ночами, когда в своем шатре обладал ею. Она была хананейкой, поклонявшейся всемогущему Баалу, но, когда Цадок лежал с ней, чувствуя, как ее юное тепло согревает его уставшее тело, он в разговорах с ней осуждал хананейского бога и убедился, что заставил ее презреть Баала и признать истинного бога.

Тем не менее, главной радостью были тридцать его детей. Самые ранние его отпрыски уже сами вместе с ним возглавляли клан, у них, мужчин и женщин, уже были свои дети, а некоторые обзавелись и внуками, так что Цадок мог с гордостью говорить: «Счастлив охотник, у которого есть полный колчан стрел, которые он может посылать в будущее». Но больше всего его интересовали самые юные дети – потомство от четвертой жены: отважный и решительный Эфер, который отправился разведывать запад и который всегда был готов сразиться с врагами; Ибша, самый Юный и спокойный – но, наверно, он серьезнее всех прочих старался понять мир; и конечно же семнадцатилетняя Леа – она была еще не замужем и внимательно присматривалась ко всем мужчинам, в которых отец видел возможных супругов для нее. Если мужчина произвел на свет всего троих детей, он уже может испытывать гордость, а когда на склоне дней они проводят с ним время, он неподдельно счастлив.

Долгие годы Цадок придерживался обычая проводить вечера, сидя в обществе Леа и других детей, которые спешили присоединиться к нему, Когда он начинал рассказывать о традициях ибри. Недавно к ним каждый вечер стала присоединяться молодая рабыня, которая, садясь по правую руку от своего хозяина, с удовольствием слушала, как он рассказывал о своем предке Ное и как тот спасся во время великого потока, или о Нимроде-охотнике и о его знаменитых подвигах, или же о Юбале, который изобрел арфу. Часами он мог рассказывать истории об этих людях, но каждый день он возвращался к одному и тому же эпизоду из жизни Авраама, который первым скитался по этой пустыне: «Он миновал эти скалы, на которых мы сегодня сидим», – и он с удовольствием разглагольствовал об Аврааме и его сыне Исааке, утверждая, что в тот день, когда Эль-Шаддаи запретил человеческие жертвоприношения, он проявил себя богом милосердия, богом, стоящим настолько выше всех остальных, что любое сравнение становится бессмысленным. – Конечно, есть и другие боги, и не стоит смеяться над Баалом, – успокоил он девушку-рабыню, – и в тех землях, где бывал мой отец, мы всегда придерживались обычая уважать тех богов, с которыми встречались. Этого требовал от нас Эль-Шаддаи, но не было никаких сомнений, какой бог выше, кто властвует над всеми прочими.

А в последний день, когда Цадок ждал возвращения сыновей из разведки, он не пришел спокойно поговорить с детьми, так что Леа и девушка-рабыня занялись своими делами, и из-под полога своего шатра девушка видела, как старик стоит в отдалении от лагеря, критически, словно судья, оглядывая его. «Наконец мы готовы, – сказал он про себя. – У нас никогда не было столько коров, и наши мулы наели себе жирок. У нас почти две сотни воинов и крепкие, прочные шатры. Мы как мощный натянутый лук, готовый с силой выпустить стрелы на запад, и, если таково желание Эль-Шаддаи, чтобы мы снялись с места, он дал нам самые лучшие условия». Одобрив состояние лагеря, представшее его глазам, старик затем присмотрелся к людям клана. Они были хорошо организованы, все верили в одного единого бога и являли собой отвагу и дисциплинированность. Они были единым отрядом, насколько это было возможно в условиях пустыни, – пусть, может, и не очень образованны, поскольку никто из воинов не умел ни читать, ни писать, ни обрабатывать бронзу, но равных им по сплоченности вряд ли можно найти, поскольку Цадок строго следил, чтобы никто из чужаков не смог стать членом клана без испытательного срока, который был столь суров, что многих отпугивал. Хананей мог годами жить рядом с ибри, и те не делали никаких попыток отвратить его от веры в Баала, но, если тот просил разрешения жениться на женщине-ибри – а среди них были настоящие красавицы, которые привлекали внимание мужчин, – он был обязан предстать перед Цадоком, отречься от своих прежних богов, пройти обрезание, если он раньше не был подвергнут этому обряду, расстаться с прежними соратниками и после этого провести одиннадцать дней с Цадоком, пытаясь постичь тайну Эль-Шаддаи. После этого попытка поклонения другим богам каралась смертью, и мало кто из мужчин соглашался выдержать такое обращение, лишь чтобы жениться на девушке-ибри, как бы она ни была красива, так что мужчины были слиты в единое сообщество.

Была логическая причина, по которой ибри настаивали на обрезании своих мужчин: этот обряд не только обозначал договор между человеком и Эль-Шаддаи, нерушимый союз, символ которого оставался навечно, но он имел и практическую ценность, поскольку без вопросов и сомнений говорил, что человек, отмеченный таким образом, – настоящий ибри. В войне против необрезанных трус мог убежать и потом отрицать, что он ибри. Если же он обрезан, то тем, кто захватил его в плен, достаточно было лишь осмотреть его, чтобы уличить во лжи, так что обрезанному следовало драться не на жизнь, а на смерть, поскольку скрыть, кто он такой, было невозможно. Тем не менее, ибри были могучими воинами, которые пусть иногда и терпели поражение, но никогда не падали духом, и за высокое состояние их духа обряд обрезания нес немалую ответственность.

С женщинами была другая проблема. В ходе постоянных войн с оседлыми племенами люди Цадока нередко брали пленных, и среди них встречались соблазнительные создания. Даже Цадок не мог удержать своих сыновей от того, чтобы они ложились с ними на ложе, и он был достаточно умен, чтобы понимать свое бессилие в этом вопросе. Но он настаивал на определенных предосторожностях. На захваченную рабыню накидывали мешок из самой грубой ткани, голову ей брили наголо, не позволяли ни содержать себя в чистоте, ни обрезать ногти, не давали масла для лица и лишь пригоршню воды для омовения. После месяца такого обхождения она представала перед мужчиной, захватившим ее, и Цадок спрашивал: «Ты по-прежнему хочешь эту женщину?» И если мужчина говорил «да», ее подвергали испытанию – готова ли она принять Эль-Шаддаи; от нее не требовалось полного отказа от старых богов, поскольку она была женщиной, но она должна была признать верховенство Эль-Шаддаи, и, если она соглашалась, Цадок передавал ее тому, кто взял ее в плен, вместе с указанием: «Чтобы у вас было много детей!» Этот же строгий обряд прошла и его девушка-рабыня, и он с удовольствием видел, что она стала подлинным ребенком Эль-Шаддаи.