Он не хотел предавать - Феликс Меркулов

На суде Алена Ивановна отказалась от своих прежних показаний. Сказала, что никакой записки не читала и передала все хозяйке в целости и сохранности, в свернутом виде.

— Поверьте, я случайно ее прочитала, — жалобным голосом объяснила она Георгию, — до вечера я и забыла, что за записка на холодильнике лежит. Думала, это список продуктов. Когда развернула и прочитала — тогда только и поняла, но уже поздно было, там всего-то и было, две строчки и адрес его матери. По-французски.

Думая о своем, Георгий рассеянно кивнул:

— Да, адрес по-французски.

— Нет, — поправила Алена Ивановна. — Вся записка.

До Георгия медленно дошел смысл сказанного.

— Что? Лежнев писал по-французски?

— Разумеется, я же вам говорю! — очень по-учительски заявила пенсионерка.

Действительно, как он сразу не подумал! Не идиот же Лежнев, не мог он такую записку, написанную по-русски, свернуть пополам и запросто сунуть первому встречному: на, мол, передай по назначению! Другое дело — никому не понятная фраза на иностранном языке. Лежнев хоть и прикидывался русским на все сто процентов, а не заподозрил в деревенской домработнице из народа бывшую француженку. Не по паспорту — по профессии…

— Вы в школе иностранный язык преподавали? — догадался Георгий. — Французский?

Алена Ивановна горько усмехнулась.

— Нет, я двадцать пять лет преподавала английский, но в институте заканчивала факультет английского и французского. Конечно, французский я подзабыла, но помню достаточно, чтобы понять смысл записки… Он написал ей: «Если мне сегодня отобьет мозги, вот на всякий случай адрес моей матери. Не скучай!» У меня сразу появилось такое дурное предчувствие, что когда поздно вечером мне позвонила Любовь Сергеевна и попросила прийти…

Георгий смотрел на Алену Ивановну. Зачем она теперь все это говорит? Если бы то же самое она рассказала зимой на суде, Юра Малышев сейчас был бы жив.

— А адрес? Помните?

Алена Ивановна пожала плечами:

— Нет, конечно, ведь у них адреса состоят почти из одних цифр.

— А хотя бы название города?

— Пожалуй, если бы вы мне его назвали, я бы вспомнила, а так…

Она отрицательно покачала головой.

Начмед районной станции «Скорой помощи» — еще одна лжесвидетельница, при воспоминании о которой следователь Олег Мочалов скрежетал зубами, — жила в райцентре Партизанский. Ассоциации с Великой Отечественной войной при ближайшем ознакомлении с местной историей и географией оказались неуместными. Своим именем бывший поселок, в эпоху застоя получивший статус города, был обязан партизанам 1812 года. До эпохи развитого социализма поселок назывался деревня Гусаровка, позже — поселок городского типа Гусаровка. Вместе со статусом районного центра идеологически не выдержанное название было заменено родственным, но уже идеологически нейтральным.

Проезжая по главной улице (разумеется, Советской), Гольцов приметил справа, в глубине кленового сквера, бревенчатую усадьбу с белыми резными ставнями и колоннами у крыльца. Во дворе усадьбы сиротливо мок под дождем бронзовый бюст офицера в гусарском ментике с эполетами. Логично предполагалось, что усадьба в глубине сквера некогда была родовым гнездом, а ныне служили историко-краеведческим музеем.

Начальница отделения «Скорой» оказались грузной, уставшей от жизни теткой с короткой стрижкой и отечными ногами. Такие обычно тянут на себе семью, состоящую из вечно не бритого, пьющего мужа-бездельника и сына-подростка, лоботряса. И предел их мечтаний — получить новую квартиру или устроить сына в институт.

Начмед оказалась твердым орешком: не выдала своей тайны. Как ни старился Гольцов… (Да не так уж он и старался, потому что после общения с бывшей домработницей Завальнюка потерял вдохновение.) Собственно, плевать, чем конкретно взял на крючок эту тетку старший лейтенант Юрий Малышев, к которому у Гольцова оставалось все меньше сочувствия. Главное — взял. Разумеется, теперь тетка отбрыкивалась с грациозностью старой коровы, уверяя, что не лгала на суде, а говорила сущую правду.

На суде начмедшу спрашивали, что дословно сказала Кричевская, когда позвонила по телефону 03 в ночь смерти мужа? Говорила ли Кричевская, что беременна и что у нее внезапно открылось кровотечение? Или же вовсе не упоминала про беременность, а говорила лишь о кровотечении? (В этом крошечном нюансе таился большой подвох, а поскольку запись ночного звонка Кричевской на подстанцию «Скорой помощи» давно была стерта, приходилось надеяться только на человеческую намять.) Сама Кричевская уверяла следователя, что в ночь смерти мужа звонила на «Скорую» именно потому, что испугалась за жизнь ребеночка, и вопила от ужаса, что опасается выкидыша, и умоляла спасти.

У Мочалова же была совсем другая версия, попроще: никакого выкидыша у Кричевской не было. Она его придумала, чтобы заставить осторожного Завальнюка сломя голову мчаться по шоссе, где знак — ограничитель скорости днем при хорошей видимости предписывал не разгоняться больше сорока километров в час. Судя по тому что через год после гибели мужа веселая вдова не предъявила суду младенца-наследника, вся история с беременностью могла оказаться липой от начала до конца. Лично Мочалов в этом не сомневался.

Диспетчерша «Скорой», дежурившая в ту ночь и принимавшая звонок Кричевской, дала Мочалову путаные показания. Она утверждала, что Кричевская просто жаловалась на кровотечение, но в то же время диспетчер поняла, что Кричевская вроде бы ожидает ребенка. А что дословно говорила звонившая, разве можно вспомнить? Ведь столько времени прошло!

Начмед подолгу профессии обязана была прослушивать записи всех поступавших за сутки звонков в «Скорую». Ее первоначальные показания следователю оказались очень конкретными: тетка вспомнила слова Кричевской дословно, и в них никаких упоминаний о беременности действительно не было. На суде же внезапно все переигралось с точностью до наоборот. Начмед прекрасно помнила звонок Кричевской и смогла воспроизвести его по памяти. Кричевская говорила, что у нее беременность на ранней стадии. Это абсолютно точно.

Почему начмед так хорошо это запомнила? Да потому, что накануне с ее племянницей произошло то же несчастье: утром племянница принесла с базара сумку огурцов, а ночью попала в больницу, и ей не смогли спасти ребенка. Слушая звонок Кричевской, начмед вспомнила свою племянницу, вот и все…

— Вы знаете этого человека? — спросил Георгий, показывая тетке фотографии Юры Малышева.

Она отпиралась — не знаю. Пришлось дуру припугнуть: вас вместе видели, а за дачу ложных показаний на суде знаете что бывает? Тетка тут же поменяла тактику: да, знаю, просто сразу не вспомнила, ведь давно было, и вообще, видела человека раз в жизни, всех не запомнишь. С Малышевым она никогда ни о каком уголовном деле не говорила и даже не знала, что он работает в Интерполе. (При этом несчастная тетка лгала, суетилась и потела, как вокзальная цыганка, но упорно гнула свое.) Познакомилась она с ним случайно, в электричке. Приятный молодой человек, очень вежливый. Помог ей дотащить до дома санки с продуктами, закупленными в Москве на оптовой ярмарке. Никогда с ней Малышев не говорил на тему суда над Кричевской. Он помог ей, распрощался и был таков.