Он не хотел предавать - Феликс Меркулов

У старушенции закружилось в голове и помутилось в уме. Да видела ли ты своими глазами то, что видела? Кстати, а что она такого видела, собственно говоря? Ровным счетом ничего. Ну однажды летом черт ее зачем-то понес в комнату водителя над гаражом — и там она наткнулась на хозяйку и шофера, Лежнева… Чем они там занимались? Разговаривали. Просто разговаривали! Даже не целовались, и уж конечно ничего похуже между ними не было.

А о чем разговаривали? Ну о какой-то схеме, о дороге, это все, что бабка поняла.

Все?

Все.

Милая вы моя Алена Ивановна, но вы-то сами понимаете, что об этом просто смешно говорить? Люди сидят, разговаривают, а вы подслушиваете, да еще делаете из этого такие далеко идущие выводы, что… Кстати, вы ведь уже в таком возрасте, когда у женщин начинается старческий маразм с параноидальными симптомами. Вы не боитесь, что вас отправят в Кащенко на психиатрическую экспертизу? Адвокат Кричевской (между нами говоря, очень гадкий тип!) обязательно потребует экспертизы. А это очень неприятно. Даже если обследование покажет, что вы в трезвом уме и здравой памяти, вам придется провести четыре недели в сумасшедшем доме, вместе с психами и придурками всех мастей. Вы готовы на это?

Гольцов встретился с Аленой Ивановной в ее доме на краю поселка километрах в трех от престижной Жуковки. Пенсионерка, судя но всему, жила неплохо: в комнате на столе в красном углу стоял огромный телевизор «с суперплоским экраном», настойчиво рекламируемый по всем каналам. На одну пенсию таким ящиком не разживешься. Герои любимого бразильского сериала на суперплоском экране казались ярче и живее реальных людей. Разговаривая с Георгием, бывшая домработница покойника сжимала в руках огромный пульт дистанционного управления (для сохранности замотанный в кусок целлофана и заклеенный скотчем).

— Хозяйка подарила? — спросил Георгий.

— Любовь Сергеевна очень добрый, отзывчивый человек, и слава богу, что у нее все так благополучно закончилось, — непререкаемым тоном ответила женщина.

В голосе бывшей домработницы не прозвучало ни нотки фальши. Она искренне верила в то, что говорила.

Георгий представил Алену Ивановну на суде: трикотажный учительский костюмчик «прощай молодость», скромная сумочка из кожзаменителя, седые волосы со следами химзавивки, резкий учительский голос, вздернутый острый подбородок… Стопроцентная бывшая училка, хоть в рекламу шоколада «Шок — это по-нашему».

— …Любовь Сергеевна просто обожала мужа! За все время я не слышала, чтобы они ругались, ссорились, а ведь я проработала у них более трех лет. Конечно, в семье бывали размолвки, но не более. Любовь Сергеевна хотела иметь ребеночка, жить счастливой семейной жизнью.

И с рыданием в голосе, как описывал Мочалов, свидетельница на суде воскликнула, поворачиваясь к сидящей в клетке Кричевской: «Дай Господи вам счастья, Любовь Сергеевна!»

В зале зааплодировали… Бедный Мочалов. То-то у него отвисла челюсть.

Георгий даже поежился при мысли: не хотелось бы мне в ту минуту оказаться на его месте. Как с такой Аленой Ивановной спорить?

— А про записку? — напомнил Георгий. — Что вам про записку Малышев сказал?

Алена Ивановна сдвинула очки на кончик носа, посмотрела на собеседника невинными выцветшими глазами деревенской интеллигентки. Малышев? — постойте, это тот приятный молодой человек из Интерпола? Слава богу, дожили-таки до тех времен, когда у представителей наших сыскных органов не только в кино, но и в жизни встречаются интеллигентные лица, как у Кирилла Лаврова. Вы знаете, кто такой Кирилл Лавров? Георгий кивком подтвердил, что знает.

Про записку приятный молодой человек ничего не сказал, только лицо у него стало такое… Перекошенное, словно он через силу сдерживался. Алене Ивановне даже страшно стало: может, то, что она сделала, как раз и является самым страшным преступлением?

В тот день она пришла на работу как обычно, к половине седьмого утра, потому что с вечера поставила тесто, а на завтрак хотела испечь пирожки с протертой смородиной. Завальнюк спустился к завтраку в половине восьмого. Любовь Сергеевна в это время еще спала и никогда не выходила так рано из своей комнаты. Хозяин завтракал в столовой, водитель Лежнев пил чай на кухне. В восемь они обычно уезжали в Москву. В то утро Лежнев передал Алене Ивановне записку со словами: «Отдайте это хозяйке, когда будете уходить домой». Алена Ивановна положила записку на холодильник. В восемь утра Завальнюк уехал на работу. Любовь Сергеевна провела день дома, никуда не поехала. В седьмом часу вечера домработница стала собираться домой. Перед уходом она, постучав, зашла в спальню к хозяйке. Любовь Сергеевна читала в постели. Алена передала ей письмо.

— От кого? — удивилась Люба, рассматривая сложенный пополам лист.

— От Петра.

— От кого? — переспросила она, забыв, как зовут Лежнева.

Домработница объяснила. При этом у Алены Ивановны был такой несчастный вид, словно она хотела сказать: «Я ничего не знаю и не хочу знать, мое дело просто передать вам письмо, и пожалуйста, ничего мне не объясняйте». Люба сразу поняла, что старая обезьяна не удержалась и сунула нос в чужую жизнь. Когда Алена ушла, она развернула лист и прочитала записку, которую немедленно сожгла в пепельнице.

В этой записке не было инструкций, как утверждал позже следователь Олег Мочалов. Лежнев писал: «На всякий случай, если мне сегодня отобьет мозги, вот адрес моей матери. Не скучай!»

— Зачем вы прочитали чужое письмо? — с искаженным от гнева лицом тихо спросил Малышев у испуганной Алены Ивановны.

Учительница-пенсионерка покраснела до корней седых волос, как нашкодивший семиклассник. Залепетала неуверенным голосом:

— Я… Случайно. Я не хотела.

Как одинаково неубедительно всегда звучат любые объяснения!

— Вы понимаете, что вы наделали?

Алена Ивановна не понимала, но чувствовала: она сделала нечто ужасное.

— Зачем вы рассказали об этом следователю?

Странный вопрос. Алена Ивановна подняла голову и удивленно посмотрела на приятного молодого человека. Вид у него по-прежнему был строгий, но уже менее гневный, скорее — сострадальческий.

— Вы сами себя поставили в ужасное положение. Зачем вы прочитали чужое письмо? Теперь вы будете мучиться до конца своих дней.

— Я? — испугалась домработница. — Почему?

Малышев доходчиво изложил причины. Читать чужие письма, подглядывать и подслушивать за чужой жизнью свойственно людям лживым и завистливым. За достоверность показаний таких людей поручиться нельзя. Скорее всего, суд даже не примет их во внимание. Но Алена Ивановна себя скомпрометировала ужасно и непоправимо. Работу, подобную прежней, ей уже никогда не найти. Кто захочет держать в собственном доме шпиона?

…Бедная курица, глядя на Алену Ивановну, думал Гольцов, и сочувствие к Юре Малышеву убывало, убывало, как воздух из проколотой шины. Еще немного — и появится досада на лейтенанта: ах ты мразь, что же ты с людьми-то делаешь? Делал…