Венеция. Под кожей города любви - Бидиша

— Нет, ты можешь это себе позволить, — твердо заявляет Катерина своим резким голосом, глядя мне прямо в глаза. — Ты молодая. Вот в нашем возрасте это невозможно.

— Но я действительно ужасно себя чувствую…

— Перестань. Не порть себе настроение, не трать на это время. Лучше что-то недосказать, чем сказать слишком много.

Тициана дает мне пояснения, показывая на евромонархов:

— Это — князь чего то там, с супругой. Они здесь часто бывают. Он очень переживает, что никто на них не смотрит. Но это Венеция. Принцесса Труляляндии была здесь на той неделе с другом, и никто не глянул на них дважды. А в углу… — Она показывает на пожилую ухоженную даму. — Нет, она не актриса, она живет здесь уже десять лет, но она англичанка. Ее фамилия Рэдклифф.

— Мартини и виски с лимонным соком, — бурчит молодой англичанин, сидящий у стойки со своей девушкой; на нем белая рубашка, насквозь мокрая от пота.

— Виски с лимонным соком, благодарю, сэр! — кричит жуликоватый бармен, улыбаясь и подмигивая Тициане. Та кокетливо строит ему глазки.

Сальваторе до сих пор так и не проронил ни слова. Он высится за Катериной, как стена, обвив ее рукой, кисть покоится на стойке бара. Я заказываю «Беллини», которым славится это заведение. Все остальные — просекко (ну вот! я же знала! сделала не то). Ну и пусть, а мой «Беллини» хорош — сочная мякоть розового персика и шипучий просекко на самом донце. Я поглядываю на подносы с обильной, горячей, аппетитно пахнущей пищей, которые носят официанты у меня за спиной.

В другом конце зала — дюжина вульгарных американцев-толстосумов, обгоревших на солнце, в дорогих, но не вполне сидящих костюмах — слишком черных, слишком свободных. Исполнительные продюсеры, решаю я. Или юристы, спецы по шоу-бизнесу.

Говорим о том, что после вчерашнего все мы совсем мало ели.

Тициана:

— Немного винограда, руккола и яблоко.

Катерина:

— Два персика и грейпфрутовый сок.

Я:

— Обезжиренный йогурт и яблоко.

А Сальваторе, хотя он и не был с нами? Молчание…

Мы заказываем фрикадельки, и вот их несут — горячие, вкуснейшие. Какая же это радость, когда тебе дают бумажную салфетку и ты заворачиваешь в нее жирную, в панировке из сухариков фрикадельку, держишь ее руками, кусаешь сочную мякоть и запиваешь холодным «Беллини»!

Следующий раунд: ага! на сей раз всем «Беллини»! Катерина заказывает сэндвич с яйцом и майонезом.

— Я же вегетерианка, — поясняет она в своей грубоватой манере.

Потом мы упиваемся шампанским и беззастенчиво таращимся по сторонам. Те, кто приехал на архитектурную биеннале, сразу выделяются, в них всегда заметна гремучая смесь эгоцентризма, аскетизма и неловкости. Белая кожа, чернейший лен — тяжеловато, чтобы быть элегантным.

Появляется священник в черном сюртуке; бледно-розовое яйцевидное лицо, не внушающие доверия глаза. Он держит религиозные книги слишком нарочито, напоказ. Его приветствуют как завсегдатая.

— Он англичанин, — говорит мне Тициана. Мы снова перешли с ней на эту манеру общения: она по-английски, я — по-итальянски. — Раньше он был моряком, и у него была женщина…

— Женщина в каждом порту?

— Да. Однажды он влюбился в женщину и так страдал, что отверг всех женщин и стал священником.

— Да ты что! Как романтично, — отвечаю я, думая: «Зациклен на себе до последней степени». — Священник-пьяница, завсегдатай бара «Harry’s».

— Его церковь — в Дорсодуро, на Кампо Сан-Вио. Все пары, которые он венчает, расходятся.

Я слежу за тем, как священник заказывает «Деву Марию»[23] (вполне пристойно) на скудном, ломаном итальянском; потом он идет пить коктейль к деревянному стулу в раздевалке. Перед ним лебезят девчушки-гардеробщицы, и ему это очень нравится.

— Здесь ты можешь занять любое место, какое хочешь, — говорит мне Тициана. — Все равно это окупается.

Закончив есть и пить, мы, спотыкаясь, выбираемся наружу. Как нередко в Венеции, я наблюдаю интересный феномен: никто ни за что не платит — из-за того, что Тициана дружит с барменом, из-за того, что она его любимая подруга и давнишняя клиентка, почти близкий человек; она получает чек, но скидка сделана невероятная. Сальваторе, Катерину и меня просят постоять в сторонке, пока все это происходит, — видимо, чтобы не привлекать внимания публики к этой немыслимой льготе. Сальваторе продолжает хранить молчание.

Тициана решительно отметает наши предложения возместить часть платы. Теперь мы планируем отправиться на вечеринку на каком-то складе (манеже?) у какого-то миллионера на Джудекке. Я вижу высокого сенегальца в длинном цветном бурнусе и с большим баулом. Красные белки глаз, мягкое лицо. В руках он что-то держит. Подойдя ближе, он взмахивает рукой в нашу сторону — змея! Нет, не настоящая, понимаю я спустя время. Деревянная игрушка, так вырезанная и собранная, что шевелится и извивается; на ней нарисованы темно-зеленые треугольные чешуйки, из пасти высовывается розовый язычок из резины. Пока не разобралась, непроизвольно взвизгиваю и отскакиваю — ненавижу такие штучки; в Лондоне решили бы, что на меня напал псих, — но Тициана в восторге.

— Хорошая змея, — говорит она. Мне нравится ее спокойствие, неторопливость. — Можно взглянуть?

— Вот, — сенегалец протягивает ей змею. — Посмотрите, какая работа. Она очень натурально двигается.

— Сколько стоит?

— Для вас — тридцать евро.

— О, нет-нет, простите. Это мне не подходит. Заберите.

Продавец кротко возражает:

— Посмотрите на глаза, на рисунок. Она очень искусно сделана. Для вас — двадцать евро.

— Нет, двадцать евро — это слишком дорого. Слишком.

— Но посмотрите, какие бусины в глазах, подержите ее в руках, почувствуйте ее тяжесть. Вы не будете отрицать, что это отличная вещь. О’кей, для вас — десять евро.

— Десять евро за деревянную змею? Это же просто игрушка, это не то, что мне будет нужно каждый день.

— Хорошо, семь евро, семь евро за змею.

Так происходит торг, вежливо и предупредительно с обеих сторон. Я не могу в этом участвовать — уж слишком я напряженная и холодная.

Продолжая торговаться, сенегалец засовывает руку в мешок и достает regalo — подарки: вещицы, которые сначала показались мне старыми, до блеска отполированными каштанами. Тициана взяла один, второй попыталась сунуть мне в руки, но я тупо отпихиваю непонятный предмет, пожимая плечами.

К нам подходят Катерина и Сальваторе, все это время они терпеливо ожидали, перешептываясь. (Сальваторе умеет говорить?) Они заинтересовались, почему мы так долго. Катерина резким голосом сообщает, что ей нравится эта змея. Продавец извлекает еще одну — она не зеленая, а красная, язычка нет, но двигается так же изящно. Он протягивает regalo Сальваторе, и тот (хвала небесам, он зажимается еще похуже меня) передает его мне, храня неулыбчивое молчание. Я отворачиваюсь от всех и рассматриваю вещицу: