Ne-bud-duroi.ru - Елена Афанасьева

Застывший у двери Силантьич ждал отмашки. Я кивнула и слилась с камерой. Единственно нужное сейчас ощущение, когда при длительной работе пропадает любая способность воспринимать мир иначе как через камеру. Никто не знает, когда моим крестникам захочется сделать свой первый шаг из «берлоги». Нужно заранее настроить себя на долгую засаду.

Минут через десять из открытой двери возникла первая любопытствующая мордочка. За ней вторая — напряженная. Через объектив мне хорошо были видны глаза этих будущих царей леса — перепуганные, как у мужчины, который старается быть вечно сильным, и только в темном углу, когда его никто не видит, позволяет проявиться страху в глазах.

Еще один медвежонок опасливо, словно пробуя лапой на ощупь незнакомое огромное пространство, шагнул за порог. Это был тот самый «седьмой», с белой манишкой, которого я кормила из соски в феврале. Вырос как! Если б не отличающий от собратьев белый «шарф» вокруг мохнатой шеи, ни за что его бы не узнала. Теперь уже все молочные или, точнее, геркулесовые и манные братья, кто робко ступая, кто напирая один на другого, спускались по сходням. Напуганная инструкциями Силантьича, я не решалась лишний раз пошевелиться, чтобы посмотреть на монитор, что получается. Силантьич сказал не двигаться, а я забыла спросить, означало ли это категорический запрет на любые движения или только на перемещения в пространстве.

«Седьмой» немного освоился в непривычной лесной стихии и теперь с любопытством разглядывал все вокруг.

Погрыз ветку, попробовал на зуб ягоды — не понравилось, сморщился, как обиженный ребенок, — что это вы мне подсунули! Подошел еще ближе ко мне, понюхал. Я склоняла голову все ниже. Малыш, тепленький, беззащитный, уткнулся в мою куртку. Захотелось взять его на руки, увезти с собой, хрен с этой «начирал» природой. Пусть со мной живет. В квартиру зато никто больше не сунется! На пятничные выпуски Димкиного шоу с таким спутником опять-таки удобно прийти — и Димку не выгонят, и рейтинг обеспечен.

Малыш тычется то в бок, то в голову, а выглядывающий из-под своего капюшона Силантьич смотрит, будто кричит: не сметь шевелиться! И я не смею. Хорошо усвоила, что даже если на меня будет валиться ель, если земля начнет рушиться, если мир содрогнется…

Мир содрогнулся через минуту. Вопль был настолько жутким, что его нельзя было приписать зверю. Так мог кричать только человек — переживший дикий шок или дикую боль. Или и то и другое одновременно. В глазах оторвавшегося от моей куртки медвежонка отразился испуг, смешанный с глуповатым любопытством. Малыш дрогнул, сделал несколько шагов в сторону, откуда донесся крик, обернулся и, последний раз посмотрев на меня — эх ты, не защитила! — быстро побежал обратно в домик-«берлогу».

Другие мишки, поглядывая то в сторону крика, то в сторону подавшегося в «берлогу» «пижона», не могли решить, что им делать — следовать ли за ним или дожидаться помощи, неизвестно чьей. Хозяин смотрел еще суровее, чем прежде. Смысл был ясен: завопишь — конец! Чего мне стоило инстинктивно не заорать в ответ на страшный крик, одному Богу известно.

Так и сидела, пытаясь сообразить, нет ли подо мной лужи, которую изначально разрешил хозяин. В глушь удрала от всех своих стрессов, и тут вопль, от которого душа трепещет где-то внизу живота. Вопль повис на деревьях, и время от времени продолжает звенеть, гулко и страшно. Или он вторится более тихими, но не менее жуткими воплями? Сейчас выйдет какой-нибудь страшный зверь и нас съест. А этот доктор медвежьих наук будет сидеть и молчать. И глазами зыркать.

Ноги затекли, мозги тоже. Сказался очередной недосып, обильно приправленный страхом, и я даже не поняла, заснула ли я или доведенная до предела психика взяла и выключила мое сознание. Очнулась от того, что стоявший уже на ногах Силантьич дергал меня за плечо.

— Пора! Надо скорее уходить, пока медвежата вернулись в берлогу. Не ровен час, снова выйдут.

— А они сами как же?

— Сердобольная ты больно. Больно-сердобольно. Медведь должен быть диким. Для того мы четыре месяца и работали, чтобы он в лесу был у себя дома. Это заложено в нем на генетическом уровне. Ты быстрее ходить не можешь?

Быстрее я не могла. Ноги затекли, и при каждом шаге в тело впивались тысячи иголочек — то еще ощущение. Где-то в вершинах деревьев проглядывало солнце, но внутри леса темень становилась все гуще. Это означало, что мы просидели на корточках несколько часов. Что никак не было заложено во мне на генетическом уровне.

Хозяин шел вперед, я, мучительно переставляя затекшие ноги, топала следом. Через несколько сотен метров Силантьич замер, а я, только-только войдя в болезненный ритм шагов, на автопилоте продолжила движение и наткнулась на его спину.

На земле лицом вниз лежал мужчина. Без нужной куртки с капюшоном, в одной легкой майке, и без перчаток, но с пистолетом в отставленной в сторону руке. И на его спине виднелся огромный кровавый след когтей.

Силантьич наклонился к неизвестному.

— Холодный уже. Он, наверное, и кричал. Сдается, один из наших ошибочных задрал?

В видах оружия я никогда не разбиралась, но пистолет в руках окоченевшего показался мне совсем не охотничьим снаряжением. С таким на охоту в лес не ходят. С таким, судя по бандитским сериалам, ходят только на заказное убийство.

Хозяин осторожно перевернул труп, и я ойкнула. Благо, теперь можно было. Ошибиться я не могла — это был один из двух «самураев», уложенных Аратой вчера в моем подъезде.

Значит, и этот не жертва неудачной охоты.

Значит, и этот по мою душу.

Ночью на биостанции в медвежьем углу Тверской области я в четвертый раз за последние три дня давала свидетельские показания. Признаваться вызванному из ближайшего большого села «Аниськину», что лицо убитого мне знакомо, не стала. Не сошла же я с ума. Молчать буду как партизан. Ни один мускул не дрогнет!

Дрогнул. После пятого по счету вопроса:

— Машину марки «Мерседес-Гелентваген», джип, цвет черный, государственный номер «О-один-один-один-О-О» со следами недавней аварии на переднем бампере и на правом крыле не встречали?

Тут-то я и вздрогнула. А еще говорят, что наша милиция плохо работает. Бережет она меня и вправду плохо, а работает — ух! И про преследовавший меня по дороге из Астахово «Гелентваген» уже знают, и с новым трупиком все сопоставили.

Хорошо еще, у меня хватило ума ни в чем не признаваться, а лицо мое за последние дни окончательно перестало что-то выражать.

— Не знаю.

— А автомобиль «ГАЗ 2410», седан, цвет фиолетовый, государственный номер… — не успел дотараторить «Анись-кин».

— Не знаю, — машинально ответила я. Но поморщилась. Что-то знакомое. На всякий случай уточнила:

— А «ГАЗ» — это что?

— «ГАЗ» это «ГАЗ», — конкретно ответил «Аниськин». — «Волга» в просторечии.

— Тогда это моя.