Вагнер – в пламени войны - Лев Владимирович Трапезников

– Сейчас я тебя поить буду кофе. Со сгущенкой. Вкусный кофе я варю? А, Провиант?

– Вкусный, вкусный.

Это у нас уже похоже на что-то наподобие ритуала утреннего.

– На штурм когда, не слышно?

– Нет. Мне кажется, что еще неделю, а может, и больше стоять здесь будем. Просто так, кажется.

– А тебя жена ждет? – интересуюсь я у Сухова.

– Конечно, ждет. Понимаешь ли, какая вещь, чтобы о тебе думали другие люди, необходимо быть нужным для этих людей. Они должны быть в тебе заинтересованы. Ну, мысль мою понял…

«Понял, – думаю я. – Наверное, Сухов много имеет на гражданке и думается, что не все он отдал правоохранителям, хоть те и прессовать его прессовали. Но, видимо, часть присвоенного где-то добра пришлось все же сдать, если с двадцатки на двенадцать лет скостили срок. Умный Сухов, конечно. Кто он? Спрашивал – не отвечает, осторожный. Гендиректор крупной компании? Театральный деятель из администрации театра? Или руководитель банды? Сам Косой психоэмоциональное состояние Сухова на подсознательном уровне каком-то прочитал, и пошел с ним на дружбу, хотя Косой еще тот уголовник, ведь все же в лагере своем барак держал в руках и блатных давил».

Мои размышления прервал боец, который принес нам пайки и воду. Распаковав свой паек, я сразу съел шоколад. Я всегда шоколад съедал сразу. На гражданке я не очень-то увлекался шоколадом, был к нему равнодушен. А здесь я его ел для укрепления сил. На войне шоколад обязателен, и хорошо, что его нам давали каждый день. Шоколад дает силы, энергию, на шоколадных батончиках или плитке горького шоколада можно держаться долгое время, не теряя активность свою в трудных бытовых условиях войны.

По ту сторону нашей лесополосы, ближе к открытке, за которой находился враг, возвышались столбы, которые некогда были цветущими деревьями. Минометы снесли не только листву, но и верхнюю часть этих деревьев вместе с ветками. Такие же серые столбы стояли и чуть в глубину нашей точки, такие же столбы стояли и дальше, если идти по лесополосе в наш тыл. Так, например, идешь по лесополосе и кругом зелень, и тут вдруг заходишь в нечто такое, что можно было бы назвать адовым местом, что ли… Вокруг тебя одни серые столбы с редкими ветками на них. Серая действительность окружает тебя в таких местах, и мозг сам выдает, что ад выглядит, наверное, именно так. Иначе, как же он еще может выглядеть, этот ад? Смерть и серость вокруг, уныние и опасность, и здесь, проходя по таким местам, невольно рассуждаешь о том, как же тебя угораздило в такие адовы места угодить: ведь ты добровольно выбрал свой путь. На нашей же стороне лесополосы, около нашего окопа, все же больше было листвы… А утро сегодняшнее мне явно не нравилось, так как небо несло темные тучи и обещало дождь. Хуже минометного обстрела этот дождь, заливающий окоп, и вроде бы и крыша ладная, а капли дождя все равно проникают внутрь нашего жилища в виде струек воды, которая скапливается на крыше. Если дождь сильный, то получается лужа на крыше, и эта лужа продавливает пленку и находит бороздки, по которым вода стекает в невесть откуда взявшиеся и затаившиеся от наших глаз дырочки. Мы их, эти дырочки в потолке, не замечаем тогда, когда дождя нет, и очень возмущаемся или даже удивляемся тому, когда из неведомых дырочек на потолке на нас течет струйка дождевой воды, и ведь не одна струйка. Вроде бы и крышу перекрывали недавно? Но часто это занятие бесполезное, ведь обстрелы нашей точки идут каждый день, и летит всякая всячина, и не только осколки, пробивая вроде бы ладное строение, которое мы так добросовестно сооружали над окопом. Однако я помню слова своего друга Сухова, которые он как-то сказал после сильного минометного обстрела нашей точки. Он сказал тогда:

– Пусть стреляют! Пусть… Да, опять крышу продырявили, опять черти все засыпали. Но мы снова все отстроим. Пусть каждый день гадят, а мы снова и снова отстраивать и вычищать будем. И крышу, если надо, будем каждый день чинить. Им нас не взять!

До обеда с Суховым опять углубляли окоп. Работа эта, выскребать глину с пола окопа, нудная, и ведь внимание нельзя терять за позициями противника. И часто команда звучит: «Птичка!» После такой команды всякие движения даже в самом окопе стараемся не производить. Потому зарываемся в землю или уже в глину очень долго. В день по полштыка или по штыку лопаты саперной выходит. Но зарываемся, так как каждые пять или десять сантиметров могут спасти нам жизнь. Бруствер, насколько толст он бы ни был, не спасет от мины, выпущенной из 120-го миномета противника. Да, вопьется осколок такой в бруствер, прошибет его насквозь и потеряет силу свою, остановившись на другом краю окопа, где такой же бруствер сделан. А потом, когда земля осыпается с бруствера или еще как, падают вместе с землей осколки в сам окоп. Мы не раз находили осколки от 120-го в окопе. Размером пять или даже восемь сантиметров такой осколок, и думаешь так, что, если такой влетит в тело или ногу, своим ходом до эвакуации не доберешься. Это еще в том случае, если выживешь после такого ранения, ведь Тиграну ноги переломало именно такими железками. Именно такие железки влетели Тиграну в живот.

И снова к обеду обстрел нашей точки начинается. Привыкли уже, ждем этого минометного удара противника по нам без каких-либо эмоций. И хорошо, что кладет мины их специалист подальше от нашего окопа. Разрывы мин там, где-нибудь за восемь или десять метров от нас, не воспринимаются остро организмом. Что поделаешь, если нам выпала честь жить во всем этом. Как-то слышал я разговор мужиков наших, которые рассуждали о войне. Один из них сказал тогда:

– Вот говорят, что здесь мясорубка и выжить трудно, а мы привыкли, и если правила войны соблюдаешь, то очень много шансов уйти домой живым. Адекватное поведение и опыт – все это сохраняет жизнь.

Тогда другие мужики, что рядом с ним стояли, покивали в ответ его словам. Да, все так. Соблюдай правила войны – если птичка, то замри и спрячь открытые части тела, не вылезай из окопа по пустякам, не шляйся по точке, передвигайся быстро, а в бою применяй знания, полученные от инструкторов, будь адекватен, прекрати внутренний диалог с самим собой и думай только о военной работе. На войне не должно быть мыслей о доме, родных, жене или о каких-то гражданских проблемах. И