Великолепные руины - Джесс Уолтер

Мона припарковалась и взяла Дебру за руку. Милая Мона! На десять лет моложе Дебры, недурна собой, красивые плечи, зеленые умные глаза, светлые волосы, собранные в тугой узел. Однажды она попыталась Дебру поцеловать. Они закрылись в кабинете труда для девочек и слишком много выпили. Настоящее чувство всегда легко распознать. Только почему-то в Дебру влюбляются именно те, кого она не любит.

– Слушай, я знаю, ты от него без ума, но сколько же можно это терпеть? Эй, ты слышишь меня? Пусть этот говнюк сядет. Не вытаскивай его!

– Он уже почти исправился, – сказала Дебра. – И песню написал… – Она не закончила. Сказала спасибо и пошла в участок.

Там ее встретил здоровенный полицейский в круглых очках. Беспокоиться не надо, сказал он, ее сын жив и здоров, но вот машина вдребезги – вылетела за ограждение и упала в овраг.

– Жуткая авария, чудо, что никто не пострадал!

– Никто?

– Сзади сидела девушка. Она тоже цела. Испугалась сильно, а так ничего. Ее родители уже здесь.

Девушка, ну конечно!

– Можно мне с ним поговорить?

Полицейский сказал, можно. Но сначала он должен поставить ее в известность, что ее сын был нетрезв. В машине нашли бутылку водки и следы кокаина на зеркальце. Его обвиняют в неосторожном вождении, управлении машиной в состоянии алкогольного и наркотического опьянения, к тому же и прав у него пока нет.

Он сказал «кокаин»? Дебре ничего не оставалось, кроме как слушать и кивать.

Обвинения серьезные, дело передадут в прокуратуру, следователю по делам несовершеннолетних, который определит…

Стоп! Кокаин?! Где он взял кокаин? И еще – физрук Стив сказал, что она всех держит на расстоянии. За что он так с ней? Она бы и рада кого-нибудь подпустить. Или скорее она бы и рада сама от себя сбежать куда подальше. И Мона тоже заладила: «Засади говнюка, сколько можно терпеть?» Они думают, она мазохистка?! Что она может хоть как-то повлиять на Пата? А хорошо бы и правда его засадить. Вернуться назад во времени и прожить совсем другую жизнь…

Ди Морей сидит на скамейке на берегу Ривьеры. Она читает газету, а ее спутник, милый Паскаль, уходит играть в теннис.

– У вас есть ко мне вопросы?

– Что, простите?

– У вас вопросы есть?

– Нет.

Толстяк проводил ее куда-то в глубь участка.

– Наверное, сейчас момент неподходящий, – сказал он, оглянувшись, – но я заметил, что вы без кольца. Может, сходим как-нибудь поужинать? От всех этих юридических тонкостей можно с ума сойти, совет опытного человека вам бы не помешал…

Служащий отеля приносит Ди телефон. Она снимает шляпу и берет трубку. Это Дик! «Здравствуй, любовь моя, – говорит он, – я уверен, ты сегодня как всегда прекрасна».

Полицейский протянул ей визитную карточку:

– Я понимаю, вам сейчас не до того, но, может, потом как-нибудь?

Дебра посмотрела на карточку.

«Я видела “Экзорциста”». «Господи боже, зачем ты пошла на эту дрянь? – говорит Дик. – Вечно ты мне на больную мозоль наступаешь». «Да уж, – мягко говорит она, – не Шекспир». Дик смеется. «Послушай, дорогая, – говорит он, – у меня тут есть одна пьеска, мне бы хотелось сыграть ее с тобой…»

Полицейский открыл дверь. Дебра судорожно вдохнула и вошла в пустую комнату.

Пат сидел на стуле, обхватив голову руками. Услышав шаги, он выпрямился и посмотрел на мать. Эти глаза! Никто никогда не поймет, как тесно они с Патом связаны. Как все непросто, подумала Ди. Ссадина у Пата на лбу была похожа на проплешину на ковре. Главное, он цел и практически невредим. И неотразим, как его отец.

– Привет! – Он улыбнулся так, словно удивился, увидев ее здесь. – Как свидание?

Апрель 1962

Порто-Верньона, Италия

Когда Паскаль проснулся, солнце уже позолотило верхушки гор над деревней. Он поднялся по ступеням на третий этаж, в комнату Ди Морей. Ди была здесь только вчера. Трудно в это поверить. И вчера же он приехал из Рима на «альфа-ромео» сумасшедшего Ричарда Бёртона. Как будто время замерло на сутки, подождало, пока сказка закончится, и снова пошло. Паскаль посмотрел на терракотовые стены. Это теперь комната Ди. Приедут и другие гости, но у Ди всегда будет собственный номер. Паскаль открыл ставни, впустил солнечный свет. Пахло только морем. Запах Ди уже исчез. Паскаль пролистал неоконченную рукопись Алвиса. Писатель приедет со дня на день и снова засядет за свой роман. Придется его переселить в другой номер.

Паскаль вернулся к себе и оделся. На столе лежала фотография Ди Морей и хохочущей брюнетки. Фотографу не удалось передать ощущения от девушки, Паскаль запомнил ее совсем другой: изящной, высокой, с длинной красивой шеей, с огромными бездонными глазами. И главное, пластика! Точные, энергичные движения. Удивительная, никогда не виданная прежде грация! Паскаль взял фотографию, поднес к глазам. Ему нравилось, как смеялась Ди, как она держала другую женщину за руку, как они хохотали. Фотограф поймал настоящий, живой момент. Теперь никто никогда не узнает, что же там случилось такого смешного. Паскаль спустился в холл и пристроил снимок за раму картины с оливковыми деревьями. Он представил, как показывает фотографию американским гостям и непринужденно говорит: «Ну конечно, звезды у нас тоже бывают. В “Подходящем виде” тихо, и в теннис можно на скалах поиграть».

Он снова вспомнил Ричарда Бёртона. Сколько у него женщин! Может, Ди ему и не нужна вовсе? Он отвезет ее в Швейцарию, там ей сделают аборт, а потом что? Никогда он на ней не женится.

Взять и поехать в Портовенере, постучать в дверь ее номера и сказать: Ди, выходите за меня замуж, я буду любить вашего ребенка, как своего! Нет, конечно, смешно даже думать об этом. Она ни за что не выйдет за того, с кем едва знакома. Паскаль вспомнил об Амедии, и ему стало стыдно. Кто он такой, чтобы осуждать Бёртона? Вот что бывает с мечтателями: представляешь себе то одно, то другое, а жизнь проходит.

Паскалю захотелось кофе. Он вошел в тратторию. Ставни были распахнуты, полуденное солнце заливало комнату. Странно, обычно Валерия держала их закрытыми почти до вечера. Тетя сидела за столиком и пила вино. В одиннадцать утра. Она подняла голову. Глаза ее были красными и мокрыми от слез.

– Паскаль, – сказала тетя Валерия. – Прошлой ночью… твоя мама…

Паскаль промчался через тратторию и распахнул дверь в комнату Антонии. Здесь тоже были открыты все окна и ставни, морской бриз раздувал занавески. Антония лежала на кровати, волосы разметались по наволочке, точно водоросли, рот скривился и стал похож на клюв. Подушки за ее спиной были взбиты, одеяло подтянуто до плеч и загнуто, как будто мать готовилась к похоронам. Кожа казалась желтой, выскобленной.

В комнате пахло мылом.