Великолепные руины - Джесс Уолтер

А может, это и естественно, так нервничать. С последним ухажером она рассталась год назад. Пат называл его Лысый Марв (у Пата была дурацкая привычка давать прозвища всем ее кавалерам). Марв был учителем Пата по классу гитары. Лысый Марв ей вообще-то нравился. Он был старше ее на десять лет, воспитывал двух дочерей от первого брака. Мечтал слить две семьи в одну. Как-то раз они с Деброй вернулись вечером домой и застали Пата сливающимся с его пятнадцатилетней дочкой Дженет. И Марв сразу как-то передумал.

Он рвал и метал, а Дебре хотелось встать на сторону Пата. Вот почему в такой ситуации во всем винят мальчиков? Дженет, между прочим, была на два года старше. Но Пат, как обычно, гордо взял вину на себя, прямо благородный герой фильма про Джеймса Бонда. Это он все придумал, он сам добыл водку и презерватив. Чего ж тут удивляться, что Лысый Марв скоренько свалил? Ди терпеть не могла выяснения отношений. Ненавидела безличные штампы. «Я пока не готов». «Дело не в тебе». У Марва хотя бы хватило смелости сказать все прямо:

– Ди, я тебя люблю, но сил разбираться в ваших с Патом отношениях у меня не хватит.

«В ваших с Патом отношениях». Неужели все так плохо? Может быть. Минус третий по счету ухажер, Карл-Мастерок, уговаривал ее выйти за него замуж, только сначала отдать Пата в кадетскую школу.

– Боже, Карл, – сказала она, – ему же девять лет!

И вот теперь настал черед физрука Стива. Ну, у этого хоть дети с бывшей женой живут, может, на этот раз удастся избежать потерь среди гражданского населения?

Она прошла по коридору мимо фотографий Пата. Господи, везде, на всех снимках эта ухмылка! Тот же подбородок с ямочкой, те же влажные, с поволокой глаза, то же самодовольство. Единственное, что менялось от фотографии к фотографии, так это прическа (длинные волосы, ежик, вьющиеся, зализанные назад). Авот ощущение одно и то же: отрицательное обаяние.

Дверь в спальню Пата была закрыта. Дебра постучала, но он не ответил, наверное, слушал музыку в наушниках. Мальчику уже пятнадцать, и можно было бы оставлять его одного без напутственных речей, но Дебра ничего не могла с собой поделать. Она еще раз постучалась и открыла дверь. Пат сидел на кровати, скрестив ноги, рядом лежала гитара. На стене висел плакат «Пинк Флойд»: свет, проходящий сквозь призму. Пат наклонился, как будто спрятал что-то в ящике стола. Дебра вошла, пнув ногой гору одежды на полу. Пат снял наушники.

– Привет!

– Что в ящике?

– Ничего, – быстро ответил мальчик.

– Мне что, открыть и посмотреть?

– Да ради бога!

На нижней полке книжного шкафа лежали разрозненные и помятые листы романа Алвиса, вернее, одной главы из романа. Год назад она сама отдала ему рукопись: они поссорились, и Пат кричал, что ушел бы жить к отцу, если б мог. И она принесла ему пожелтевшие странички. Надеялась, что это даст мальчику опору. «Вот, твой отец писал роман». «Твой отец». Она и сама почти что поверила. Алвис считал, им нужно обязательно рассказать Пату правду, как только он подрастет. Но годы шли, а Дебра все никак не могла собраться с духом.

Она скрестила руки на груди, ну прямо ни дать ни взять классическая мамаша.

– Так что, мне самой ящик открыть?

– Мам, ну правда… там нет ничего! А как же доверие и все такое?

Она шагнула вперед. Пат вздохнул, отложил гитару, открыл ящик, порылся в нем и достал трубку для марихуаны.

– Я не курил, честное слово!

Дебра пощупала трубку. Холодная, и травой не пахнет. В ящике марихуаны тоже не нашлось. Только пара часов, медиаторы, нотные тетради, ручки и карандаши.

– Трубку я забираю, – сказала Дебра.

– Ясен пень. – Он кивнул, как будто только этого и ждал. – Надо было спрятать получше.

Всякий раз, как Пат что-нибудь отчебучивал, он вдруг становился ужасно спокойным и рассудительным. Переходил в режим «мы же любим друг друга, мы семья», чем совершенно ее обезоруживал. Казалось, будто Пат помогает ей воспитывать трудного ребенка. Даже в шесть лет этот фокус ему отлично удавался. Как-то раз она вышла на крыльцо забрать почту, перекинулась с соседкой парой слов, а когда вернулась, он заливал водой дымящийся диван.

– Ничего себе! – сказал Пат, как будто не сам поджег обивку. – Хорошо, что я вовремя воды притащил!

Пат протянул ей наушники. Смена темы.

– Послушай, тебе понравится.

Дебра посмотрела на трубку.

– Может, мне никуда не ходить?

– Да ладно тебе, мам! Ну прости. Я иногда верчу в руках всякую фигню, когда сочиняю. Я уже целый месяц не обкуривался, честное слово! Давай, иди на свое свидание.

Дебра внимательно посмотрела на сына. Вид у него был крайне убедительный, будто он и не врал никогда в жизни.

– Может, ты просто идти с ним не хочешь?

Еще один его фокус – Пат всегда оборачивал дело так, будто это она виновата, и всегда угадывал подоплеку ее решений. Она действительно не хотела идти на свидание.

– Да ладно тебе, расслабься! Сходи проветрись. Можешь мою форму для физры надеть, Стив обожает тесные серые шорты.

Она улыбнулась:

– Спасибо, я лучше в своей одежде пойду.

– Имей в виду, он потом всех заставляет душ принять.

– Правда?

– Ага. Десять приседаний, десять отжиманий, разминка, борьба на ковре, душ. Свидание «мечта физкультурника».

– Да ладно!

– Точно тебе говорю. Очень экстравагантный чувак.

Экстравагантный? Только Пат может так тонко обозвать человека дебилом.

– Только не спрашивай его: «Вы экстравагантный?» Он ответит: «Надеюсь, что да. Я за эту экстравагацию целое состояние в клинике отвалил».

Она снова рассмеялась и, как всегда, тут же пожалела об этом. Вот интересно, сколько раз Пат таким образом выкручивался в школе? Женщины-учителя особенно легко поддавались его очарованию. Он никогда не делал домашнюю работу, уговаривал других детей выполнить за него все задания, получал одни пятерки, убеждал директоров школ изменить ради него правила, прогуливал и придумывал сногсшибательные отговорки. У Дебры все сжималось внутри, когда на родительском собрании ее спрашивали, поставили ли ей уже диагноз, как Пат съездил в Южную Америку, как он пережил потерю сестры, и рассказывали разные версии смерти «бедного папочки»: убит, пропал в Бермудском треугольнике, умер от переохлаждения при восхождении на Эверест. Каждый год бедный Алвис умирал какой-нибудь новой смертью. А потом, лет примерно в четырнадцать, Пат вдруг понял, что врать совершенно необязательно, гораздо интереснее заглянуть человеку в глаза, попросить, и он сам тебе все отдаст.

Может быть, мужчина в доме и уравновесил бы ее слепую любовь к сыну, а может, и нет. Она была слишком очарована искренностью и напором Пата, когда он был малышом, и ей было очень одиноко, особенно в те страшные годы.