Записки Ивана Степановича Жиркевича. 1789-1848 - Иван Жиркевич

В начале 1819 г. через Орел проезжал граф Аракчеев. Как водится, караул к его квартире был дан от моей роты. Ординарцев я представлял лично, и граф не узнал меня. Когда я вышел, один из приближенных напомнил ему обо мне, и он тотчас же велел вернуть меня, обошелся со мной самым дружеским образом, благодарил за прежнюю мою службу при нем и усадил меня вместе с генералами: бароном Корфом, Уваровым, Плохово и Эйлером. При этом случае Аракчеев сказал барону Корфу, что едет в военные поселения.

– Ну, что, барон, я думаю, вы все браните меня за них? У меня есть неотвергаемое оправдание – воля моего государя! Все осуждения я охотно беру на свой собственный счет. Пройдет не более десяти или пятнадцати лет, пусть тогда судят и осуждают меня.

Меня же Аракчеев более всего расспрашивал о Каменском и о его чудесах и несколько раз во время моих рассказов вздыхал и пожимал плечами.

Капитан Шишкин и семейство графа Чернышева. – Я отправляюсь с ротой в их имение. – Доброта и радушие Чернышевых. – Жизнь богатого русского помещика в деревне. – Затеи графа. – Получаю новое назначение. – Отъезд. – Встреча с графиней Каменской.

В числе других командиров 59-й легкой ротой командовал капитан Гаврила Шишкин, квартировавший верстах в семи от Орла, в имении графа Чернышева,[326]Тагине. Этот человек был самой черной души, и не было подлости, на которую бы он не был способен. На себя надевал по нескольку орденов произвольно, не имея на то никаких прав. Солдат своей роты отправлял в Малороссию верст за 200, в свое имение, для работ. До смерти загонял сквозь строй несколько человек, показав их умершими. От крестьян разными изворотами домогался провианта, следуемого на солдат, обращая оный в свою пользу. Сделав лично связь в доме графа Чернышева с крепостной его девкой, подучил своего человека броситься в ноги графини[327]и просить дозволения перевенчаться с ней и затем открыто продолжал с ней связь. Будучи сердит на графиню за то, что она видимо старалась его избегать, никогда не выходя из своих комнат в редкие его посещения к ним, он дозволил себе сыграть с ней варварскую и подлую шутку. Квартира его была расположена в деревне, по другую сторону озера, в саженях трехстах от дома Чернышевых, но так, что из окон помещичьего дома все можно было видеть, что делается под окнами его квартиры. Зная, что графиня вставала обыкновенно довольно рано, часу в шестом, он в самое это время послал с непременным приказанием доложить графине, чтобы она не тревожилась, если услышит барабанный бой, так как перед его квартирой будут гонять сквозь строй несколько человек. Действительно, в скорости барабаны затрещали. Графиня, нервная женщина, как была в одном платье, бросилась пешком по грязи, а это было в начале октября, в другую деревню – за 6 верст и до того перепугалась и вместе с этим простудилась, что в тот же день слегла в постель, опасно заболев…[328]

…Меня приняли с распростертыми объятиями, все семейство обошлось со мной, женой и всеми моими офицерами, как родные, и я не знаю, чтобы когда-нибудь можно было иметь более покойного и приятного постоя, которым мы все пользовались. Стоянка эта еще более пришлась мне по сердцу, что самый близкий сосед из командиров роты был мой добрый и благородный Данилов, получивший около этого времени в командование роту. У Чернышевых я простоял до окончательного разделения запасных рот по бригадам, т. е. до половины июля 1819 г. В это время я был произведен в подполковники, 1 июля 1819 г.

Семейство Чернышевых, кроме мужа и жены, заключалось из одного сына[329]и шести дочерей,[330]и с ними вместе жила 90-летняя старуха, мать графини, генеральша Квашнина-Самарина.[331]В буквальном смысле могу сказать, что с прибытием моим оно умножилось мной и женой моей, ибо мы никогда не расставались, целые дни проводя вместе. Обыкновенно утром, часу в девятом, две или три молодые графини являлись к нам, уводили или увозили мою жену. К обеду в дом я приходил со всеми моими офицерами и расходились оттуда никогда не ранее 10 часов вечера, а иногда за полночь. Каждый день музыка, танцы, прогулки верхами, в экипажах, устройство разных сельских забав, партия в вист или в бостон, – наполняли целый день и не давали возможность заметить, как он быстро пролетал, сменяясь другим, еще более приятным, а старики Чернышевы, наидобрейшие люди, баловавшие всех нас, как детей своих, из всех сил старались доставлять наибольшее развлечение, тем более что и сами любили таковое. Для солдат моих по постою была сделана уступка всей крупы и по 12 фунтов муки в месяц с человека, что шло на их артель, а летом им давалась легкая земляная работа или кошенье, с платой и с угощением. Для моего дома и для офицеров ежедневно высылалось из конторы все довольствие: хлеб, крупа, мясо, вино, масло, яйца – словом, все, что нужно в хозяйстве, и это отдавалось людям и фельдфебелю, ибо за все семь месяцев я не помню и не знаю, чтобы кто-либо из офицеров не обедал двух раз у графа. В день именин жены моей, 21 апреля, из соседних деревень утром приехало ко мне несколько ротных командиров и офицеров других рот; я приготовил для них завтрак, не предполагая их задерживать к обеду, рассчитывая сам отправиться обедать к графу, где тоже одна из дочерей была именинница. Но как изумился я, когда часу в десятом увидел целый поезд из графского дома с цветами ко мне. Графиня с матерью в кабриолете, граф с дочерьми пешком, и у каждого на руках по горшку роз или букету цветов. Позади несколько ливрейных слуг с носилками, установленными всеми возможными пирогами, соусами и др. кушаньями, и все это явилось у нашего порога с упреком, «что я зову к себе друзей издалека, а о ближайших или забыл, или не хочу видеть!». Пир пошел горой, и далеко за полночь мы расстались.