Записки Ивана Степановича Жиркевича. 1789-1848 - Иван Жиркевич

…Много прошло с тех пор лет, страсти поуспокоились, старые враги встречались, как старинные хорошие приятели, а кто был в то время закадычным другом да пошел в гору, тот на мелкоту, на нашего брата, совсем не глядел; так точно было и со мной; когда я находился на служба в артиллерийском департаменте в Петербурге, нечаянно встретился с Таубе, и пошли у нас воспоминания о давно прошедших делах, в том числе зашла речь и о происшествии, которое я выше описал, и вот дополнение всему, что мне рассказал сам Таубе, так как, кроме него, никто не мог быть свидетелем тому, что происходило с ним во время представления государю.

Когда кончился прием, в котором было отказано артиллеристам, государь потребовал к себе в кабинет Таубе.

– Я, – говорит он, – вошел ни жив ни мертв, чувствуя, что в этой истории я был тоже не совсем прав и, зная заранее почти зачем он меня требует, я входил, признаюсь, с трепетом, но тут совершенно потерял голову и не помню более себя, когда увидел перед собой такое грозное лицо государя, какое мы никогда и представить себе не могли. Вошел в кабинет, а далее не могу двинуться. Хочу броситься на колени – боюсь. Государь с тем же гневным лицом подошел ко мне и грозно сказал: «У тебя в бригаде опять бунт. Ты не умеешь быть начальником и не похож, как посмотрю на тебя, на начальника. Я очень жалею, что тебя поставил на это место, а еще более жалею, что для пользы службы должен поддержать тебя!»

– Я, – говорит Таубе, – тут, было, низко поклонился. «Не смей мне кланяться, – так же гневно сказал государь, – не смей это принимать за милость или за внимание к себе. Знай, еще раз случится подобное несчастие – ты у меня полетишь туда, куда ворон и костей не доносит. Теперь я не стану разбирать, кто прав, кто виноват, по всему заключаю, что ты. До тебя моя артиллерия служила примером, а теперь вынужден принять крутые меры. Подай сейчас князю Волконскому записку, кого ты желаешь, чтобы перевели от тебя из бригады. Ступай и не забудь моих слов!»

Таубе написал на записке: полковников Базилевича, Демидова, князя Горчакова 1-го (второй несколько времени перед этим поступил адъютантом к Дибичу[308]), штабс-капитана Глухова[309]и прапорщиков Бибикова и князя Горчакова 3-го[310]– и все они на другой день были переведены в армию, с потерей прав, присвоенных гвардии. Граф Аракчеев убедительно упросил государя включить в это число и Ярошевицкого, как виновника всей этой истории. Я, вероятно, уцелел потому лишь, что прежде сам подался в армию, да и не был уже под командой Таубе.

Приезд в Орел. – Назначен командиром роты. – Прием роты. – Граф Сергей Каменский. – Жизнь его в Орле. – Его странности и причуды. – Мое с ним знакомство. – Страсть его к театру. – Заботы его о нем. – Его обыденная жизнь. – Проезд через Орел государя и великого князя Николая Павловича. – Граф Аракчеев.

Мой перевод последовал 4 марта (1816) в батарейную № 58 роту, квартировавшую в Орле, где командиром роты был капитан Поль.[311]В то же время назначен был начальником запасных рот (без орудий и лошадей), около Орла расположенных, генерал-майор Эйлер, и моя рота была в числе прочих.

По прибытии на место назначения я сделан командиром роты № 58, которая была в таком жалком виде, что трудно себе представить. Ее в насмешку называли «голубой», потому что на солдатах были мундиры самого светлого, выцветшего из темно-зеленого цвета, и ни одного мундира в запасе. Вместо шинелей, этой ежедневной одежды солдата, висели какие-то лохмотья, носившие название «кружева Поля», правда, что на новые шинели только лишь было принято сукно, но опять в разнородном виде: наполовину английское – тонкое, а остальная часть – толстое русское. Вместо киверов, какие-то лукошки, без чешуек, а по прежнему образцу с ремешками.[312]Обоза совсем не было и ни одной подъемной лошади. У Поля (моего предместника) ни гроша в кармане, так что я решительно не знал, как и приступить к приему роты, тем более еще, что между мной и Полем с самой первой встречи проявилась большая холодность и натянутость отношений. К счастью моему, что оставлены были еще на один год подъемные лошади, которые хотя и не находились в роте, но я все-таки стал на них получать продовольствие по справочным ценам, до 600 рублей ассигнациями в месяц. Добрый мой помощник офицер Данилов приложил все труды, чтобы меня успокоить, но никак не мог убедить меня продолжать устройство роты насчет солдатского провианта, уступленного хозяевами, который я обращал в капитал и записывал в счет солдатских денег. Я говорю «в счет», ибо действительно, я был вынужден прибегнуть к найму солдатских денег на улучшение наружного вида роты, а впоследствии деньги эти я пополнил из фуражного барыша моего.

Касательно же расчета с Полем я поручил Данилову составить опись одним только недостающим вещам, отнюдь не внося туда неисправных, и чтобы он сам условился с Полем, сколько будет следовать мне получить с него денег. Поль сам, своей рукой, проставлял, сколько следует за каждую вещь, и сумма дошла до 7800 рублей. Когда же пришлось ему выдавать мне деньги, он объявил, что таковых не имеет, а не желаю ли я принять от него экипажи, столовый и чайный серебряный сервиз, а в остальной сумме вексель. Я на это предложение отвечал отказом и объявил, что в квитанции ему пропишу недостатки и оговорю потребную, им же назначенную сумму. Поль стал распускать про меня слухи, что я хочу его ограбить; кончилось тем, что я представил донесение о найденных недостатках, а квитанции ему не выдал, и он уехал с большим на меня неудовольствием. Фуражное довольствие, продолжавшееся семь месяцев, дало мне по крайней мере возможность извернуться, так что в следующем году я дал от своей роты караул к дому государя, когда он изволил проезжать через Орел. Но и тут едва не попал в беду. Как я уже говорил, что много мундиров моих были очень светлы, то для однообразия я их выкрасил темной краской, не распарывая их, иначе бы они сселись, и едва государь отпустил роту, отправившись на маневры, как пошел не дождь, а ливень, и всю краску с мундиров погнало на летние панталоны и на обшивку. Случись это четверть часа ранее, бог знает, что бы досталось мне за подобный форс украшения.