Записки Ивана Степановича Жиркевича. 1789-1848 - Иван Жиркевич

Взглянув на новую роту, я отправился сдавать старую. Пожидаев явился ко мне, как к старшему, во всей форме, и на спрос мой, осмотрелся ли он в роте, отвечал:

– Да что осматриваться. Люди все налицо, а хозяйство, я не знаю как выразиться перед вами, его как будто и не существует!

– Все-таки, однако ж, я полагаю, – возразил я, – можно будет нам сойтись и как-нибудь рассчитаться, и на сколько вы полагаете может, приблизительно, простираться начет на мне?

– Я еще не делал этого соображения, – сказал Пожидаев, – а завтра, если угодно, представлю вам ведомость.

Я согласился. Поутру Пожидаев опять пришел ко мне и на вопрос мой: «Что же причитается?» – со вздохом и жалостной миной отвечал:

– Ей богу, Иван Степанович, я боюсь, чтобы не испугать вас. Я не успел оценить еще половины, а выходит уже восемь тысяч рублей!

– Больше и не считайте, – сказал я, – это будет лишнее! Прежде вас я уже сделал соображения и полагал с излишком удовлетворить вас 3500 рублей ассигнациями. Угодно получить эту сумму, она готова – а более я не дам, да и дать не могу!..

– Нет, Иван Степанович, воля ваша, это не деньги, я на них не только что ничего не выстрою, но даже первое время и не извернусь, а, если угодно, менее десяти тысяч рублей я и не думаю взять за роту.

– Не тверды вы, Василий Петрович, – отвечал я, – как замечаю, в математике: десять тысяч не составляет половины к восьми тысячам, а придача к роте – не приданое!

И не ожидая дальнейшего объяснения, уехал…

Вслед за этим началась обыкновенная история – нескончаемая переписка. Волович прислал мне ведомость с описанием недостатков и неисправностей, открытых Пожидаевым, и спрашивал меня, не буду ли я согласен, чтобы для разрешения спора нашего были назначены посредники, в которые он предложил капитанов Бонетима и Калино, бывших еще долго после меня кадетами в корпусе. Я охотно согласился на это предложение и поехал опять в Недельное, где съехался почти в одно время с посредниками. Могу уверить, что ничего не могло быть любопытнее этого разбирательства. Я не выходил к роте, а положился совершенно и без апелляции на совесть посредников. Они оба по нескольку раз с удивлением входили ко мне, показывая, что бракует Пожидаев, я сейчас же брал сторону приемщика и соглашался на его брак. Когда все разобрали, приступили к оценке – и там я взял сторону Пожидаева, – подвели итог, вышло несколькими рублями более предложенной мной суммы. Я не поморщась согласился, но Пожидаев – куда!.. и руками и ногами упирается, кричит, что его обсчитали и менее 8 тысяч рублей никак не может взять! Видя такое корыстолюбивое упорство и недобросовестность, посредники и я собрались ехать обратно; является Пожидаев с уступкой, просит только 5 тысяч рублей; я поклонился, посредники расхохотались, и мы разъехались по домам.

Несколько времени спустя, мне прислали предписание, чтобы я немедленно пополнил недостатки и неисправности, показанные по ведомости Пожидаевым. В ответ я представил, что немедленно исполню, и предложил на исправление поврежденного полную казенную цену, а за недостающее – в пять раз и в итоге приходилось с чем-то 800 рублей ассигнациями. Это озадачило и Пожидаева, и начальство, но по справедливости не было возможности требовать с меня более.

В первых числах августа приехал в лагерь Мерлин, и, после общего нашего представления он попросил меня у себя остаться, имея кое-что передать мне. После ухода командиров он с лаской обратился ко мне, прося, чтобы я окончил счеты с Пожидаевым, иначе ему будет много хлопот от Яшвиля, и решусь ли я дать 2 тыс. рублей, то он тогда берется убедить его принять эту сумму.

– Нет, – отвечал я, – лучше призовите Пожидаева и спросите его, зачем он упрямится?

Мерлин согласился, пришел Пожидаев, и тот грозно спросил его:

– Что же вы об роте? Все торгуетесь, как жид?

– Я, ваше превосходительство, не думаю торговаться, но согласитесь сами, что за восемьсот рублей невозможно поправить роту.

– Я вам давал не восемьсот рублей, а три с половиной тысячи и теперь даю эту сумму, согласны вы или нет?

– Я с моей стороны согласен! – с радостью вскричал Пожидаев и бросился целовать меня.

Мерлин приказал подать бутылку шампанского; налили бокалы, чокнулись, и сдача роты была наконец окончена.

Гадальщица на кофе.

Весной 1821 г. войскам приказано было готовиться к походу,[340]и роты велено было комплектовать на военную ногу. Отпустили на покупку лошадей по 175 рублей на каждую. У меня в это время своих денег не случилось, и это обстоятельство меня крепко беспокоило и расстраивало, так что я принужден был своих собственных лошадей обратить в ремонт, но и тут не извернулся; а между тем, чтобы хоть что-нибудь выиграть на фураже, поспешил показать полную покупку лошадей налицо. Через два месяца последовало новое распоряжение: обратить роты опять на мирное положение, но с тем, чтобы из рот продать худших лошадей, а деньги, отпущенные по военному времени, внести в казну в полном количестве. В приказе своем князь Яшвиль, обращаясь к ротным командирам, высказывает свое убеждение, что действием этим заслужим личную благодарность от правительства. Все это меня сильно расстроило, а тут и Мерлин слетал со своего места,[341]и вместо него был назначен из гвардии генерал-майор Ховен.

В 1822 г. в Туле я условился с некоторыми знакомыми съехаться в феврале в Москве и для этого испросил дозволение отправиться туда под предлогом получения годового ремонта из Московского депо. В Тарусе я подружился с одним помещиком, Петром Ильичом Веселовским, а у него в доме – с Петром Александровичем Нащокиным,[342]служившим в гвардии, но выключенным из службы за картежную игру. По приезде моем в Москву первый выезд мой был в Английский клуб, где я нашел человек пять артиллеристов, подобно мне приехавших в Москву за ремонтом. Они меня приветствовали:

– Что, за ремонтом? Так посиди маленько: мы были сегодня у Засядки[343](начальник Московского депо) и в депо гроша нет!

– Хорошо, господа, что сказали мне, – возразил я, – повременю маленько, а то невесело прокатиться в такую даль, как Красные ворота, да еще даром!