Война по понедельникам - Антон Первушин

Н-да… Задетый последними словами кассирши, Антон ушел из булочной.

«Кретинизм здесь царит какой-то, — решил он. — Даже в вечном земном тарараме до такого не додумались. Но, надеюсь, на сегодня это конец».

Антон ошибался, совершенно зря полагая, что его сегодняшнее приключение закончилось. Дорогу преградила демонстрация. Люди шли плотной толпой по всей ширине улицы, слева от Антона поднимаясь вверх, справа спускаясь вниз. Нескончаемый поток живой плоти. Это впечатляло. Антон пригляделся к несомым толпой транспарантам. Лозунги, выписанные на них, были не слишком понятны, но чем-то, без сомнения, знакомы: «Даешь всеобщую абортизацию и стерилизацию!», «Не можешь прокормить детей — отменяй налог за бездетность!», «Долой самоуправство органов!». Последний лозунг в сочетании с предыдущими Антона изрядно позабавил, и тут как раз он увидел в толпе демонстрантов просвет и устремился туда. И едва не поплатился за свою неосторожность.

В одно мгновение демонстрация вдруг рассеялась, разбежалась, бросая транспаранты, прячась в подъездах, ныряя под арки проходных дворов, лихорадочно набивая телами булочную. По улице прямо на Антона скакали казаки. Именно такие, какими он представлял их себе по псевдоисторическим фильмам типа «Тихого Дона»: при полной амуниции, нахлестывая нагайками взмыленных лошадей, с шашками наголо и пиками наперевес. Антон, никогда не отличавшийся быстротой реакции в экстремальных ситуациях, замер, застыл на месте, вытаращившись на несущуюся галопом лавину. Пришла несколько отстраненная от реальности идея снять очки и протереть их. На всякий случай. И Антона неминуемо растоптали бы, но в самый последний момент сильные руки выдернули его из-под копыт.

Казаки с гиканьем пронеслись мимо.

Антон восстановил способность соображать лишь в подъезде. Рядом стоял Ким; он закуривал сигарету.

— Я же предупреждал, — заметил Ким укоризненно.

— Спасибо, — только и выдавил из себя Антон.

Теперь он окончательно запутался в происходящем и совсем ничего не понимал.

…В чешуе златой горя…

— Садись и слушай, — сказал Ким. — Чисти вон картошку и постарайся пока не перебивать.

Антон сел, взял в руки нож и приготовился слушать.

Ким рассказывал долго. И очень подробно. Все время, пока чистилась картошка, пока варился суп, за обедом и за кофе. Автору не хотелось бы приводить весь этот рассказ целиком, он ему кажется чересчур затянутым: много лишнего, много воды. Но основные положения Автор все-таки постарается своими словами до читателей донести.

В первую очередь Ким рассказал Антону о законах, действующих в Плутонии. Он называл их «солипсическими».

— Как это? — не понял Антон.

— Суть однокоренное слово с солипсизмом, — объяснил Ким, но заметив, что Антон все еще не понимает, дал более полное определение: — Солипсизм — это некая предельная крайность такого интересного мировоззренческого направления как субъективный идеализм. Ну Беркли там, esse peisipi — может быть слышал? Но если тот же Беркли, рассматривая мир в качестве и только представления, не отказывает все-таки миру в существовании (иначе, как говорится, зачем он книги писал?), то солипсисты воспринимают вселенную лишь одной из граней собственного затянувшегося сна, или набором декораций, — Антон вздрогнул, — которые некие высшие существа расставили в пространстве для него одного и ради него одного. Солипсизм — это крайность, и потому является предметом исследования уже не философов, а психопатологов со стажем.

После столь глубокомысленного заявления Ким вернулся к основной теме, то есть к тому, почему собственно законы, определяющие онтологию Пеллюсидара можно назвать «солипсическими». Дело оказывается в том, что они, упомянутые законы, как ничто иное способствуют развитию солипсизма среди населения в массовом масштабе. Конкретно же эти законы проявляют себя следующим образом. Каждую ночь Город меняет обличье: меняются дома, меняются улицы, меняются рекламные вывески, скверы, городские парки, оранжереи, бензоколонки, пропадают лампочки в подъездах, меняется качество и количество производимой промышленностью и сельским хозяйством продукции, меняются сами условия существования и уровень жизни населения. И каждую ночь в Городе сменяется правитель. И собственно все перечисленные метаморфозы в материальной сфере зависят прежде всего от духовной, если можно так сказать, конституции потенциального правителя на момент его спонтанной инаугурации.

— Некоторые особо продвинутые товарищи здесь, — рассказывал Ким, — вообще полагают, что все мы и сам Город — лишь сон одного из жителей, на данный момент являющегося Муравьем. И в чем-то их теория, знаешь ли, выглядит убедительной. Ведь еженощные метаморфозы происходят, и их характер действительно корреспондируется с характером ежедневного правителя. А против факта, как известно, не попрешь…

Должность себе правитель выбирает сам: мэр, царь, тиран, император, сенатор, президент, генеральный секретарь — принципиального значения это не имеет, все опять же определяется личным его темпераментом и представлениями о власти. Большинство горожан предпочитает пользоваться универсальным с незапамятных времен закрепившимся титулом или прозвищем — Великий Муравей. Почему Муравей? Аналогия очевидна. Незаметен, но держит (снит?) на плечах целый мир: кто же не знает, что муравей — сильнейшее существо на планете, способен поднимать и тащить тяжести, в десятки раз превосходящие его по весу?

— Вполне в духе повального солипсизма, — определил свое отношение к этому грубоватому прозвищу Ким.

— И кто может стать Муравьем? — поинтересовался Антон.

— Практически любой, — Ким при этих словах поморщился. — Каждый житель в этом благословенном городе имеет возможность получить на сутки абсолютную и безраздельную власть над всем и над всеми. Ровно на сутки. И только на сутки. Потом Муравьем становится другой.

— Никогда не слышал о системе демократичнее! — заявил Антон восторженно.

Ким снова поморщился.

— Неужели ты еще не понял? — с нажимом спросил он. — Люди-то не меняются. Нет ни у кого желания их менять. Люди остаются такими, какие они есть.

Да, продолжал он, развивая мысль. Порой Муравьем становится достойный здравомыслящий человек. Город при таком расцветает. Но чаще приходят подонки или явные психопаты, еще чаще — средние закомплексованные «добропорядочные» граждане с убогоньким своим представлением о лучшем устройстве мира. И тогда здесь такое начинается! За счастье — дожить до полуночи. И потому хотя для большинства подобное положение вещей представляется нормой, кое-кто рад был бы изменить устоявшийся порядок. Но не дано им, головушкам этим отчаянным, настоящих сил, повязаны собственным миром по рукам и ногам. Ведь Муравью не нужно даже приказывать такому человеку умереть — достаточно только мельком подумать, и человек через секунду умрет. Как следствие, любая борьба против Муравья бессмысленна; это все равно что бороться с законом всемирного тяготения: сколько ни кидай камень вверх, он обязательно упадет на землю, и хорошо, если не тебе на голову.