Война по понедельникам - Антон Первушин

— «Ее»?

— Обратную связь… Знаешь, наверное, что такое? Инженером, вроде бы, работал…

— Знаю, — Валентин полез старику за пазуху, нащупал карту, завернутую в целлофан.

— Сбереги ее, — сказал старик с мольбой в голосе. — Сбереги… И попробуй… знаешь, попробуй добраться… Ведь должно же быть что-то, должно же быть… как-то мы должны им показать… отомстить им… этим скотам, понимаешь? — он перевел дыхание, облизнул губы. — Теперь уходи… и помни, что я говорил… Уходи… и прощай…

Старик замолчал, закрыл глаза. Через минуту он совсем затих и умер.

Валентин в оцепенении сидел на песке, поглаживая карту и думая, что вот теперь, наверное, у него есть новая цель, новый смысл жить, и что, наверное, это самое лучшее, что мог подарить ему старик перед смертью. Он сидел до тех пор, пока из утреннего сумрака стремительной тенью не выскользнула гибкая подвижная тварь.

Тварь вцепилась в старика. Захрустели кости. Видимо, ее интересовала исключительно мертвечина. Валентин увидел сморщенную отвратительную морду, четыре широко расставленных фасетчатых глаза. Его чуть не вырвало. Тогда он поднял автомат и выстрелил твари в голову.

Потом Валентин выбрался из оврага и пошел прочь через лес, забросив АКМ на ремне за спину и пряча карту в нагрудный карман. Скоро стало совсем светло, и он смог рассмотреть ее подробно…

Антон поднялся с кушетки и выглянул в окно. Ничего не изменилось. Та же улица, та же вывеска. Антон посмотрел на часы. 20.34. Однако!

Ким заставлял себя ждать. Хотелось есть. Антон пошел на кухню, но вспомнил, что последнюю корку хлеба доел еще за завтраком. «Булочная в двух шагах, — подумал Антон, — взять и сходить». Он вспомнил, с какой настойчивостью просил его Ким «не высовываться» на улицу до его прихода. Даже записку не поленился написать. Но что может, в конце концов, случиться? Целый день гулял вчера один и ничего, а тут «не высовывайся». Всего-то: выйти, пересечь дорогу, купить буханку и сразу назад. Тем более что — Антон еще разок выглянул в окно — ничего страшного там внизу не происходит. Вон прохожий протопал. С авоськой. «А Ким — перестраховщик!» — окончательно решил Антон и, проверив на месте ли деньги, направился в прихожую.

Оленьих рогов там более не наблюдалось — Ким их припрятал. На гвоздике, вбитом в стену, висела связка ключей. Один подошел к замку, и Антон сунул его в карман. Потом вышел из квартиры на лестничную площадку, захлопнув дверь.

Антон спустился по лестнице, обратил внимание, что лампочек, которые поминались вчера, в этом подъезде просто нет, а свисают пустые патроны. Интересно, от каких таких «Муравьев» зависит, есть лампочки или нет? Может, в Стране Чудес «муравьями» называют электромонтеров? Или соседей?..

С минуту Антон постоял у подъезда (погода, кстати, отличная!), посмотрел налево, потом — направо. Бесконечная тесная улочка, зажатая двумя рядами жилых домов, навевающая воспоминания о детских еще прогулках по Таллинну и Риге, но вздымающаяся здесь вверх и справа и слева, где-то там теряющаяся в белесой дымке. Слева и вниз по направлению к Антону продвигалось некое шествие — целая толпа людей с трудноразличимыми транспарантами.

«Демократия», — подумал Антон со скепсисом и перешел улицу.

За дверью под вывеской «Хлеб» имели место просторный относительно чистый зал и невероятной протяженности очередь покупателей с авоськами. Антон терпеть не мог очередей, и даже в самые тяжелые для Ленинграда постперестроечные времена избегал становиться в них. Потому, разочарованный, он хотел уже развернуться на сто восемьдесят и уйти, но тут заметил, что очередь совершенно неподвижна, и та из женщин, которая стояла первой в ее голове, к кассе подходить, вроде бы, не собирается. За кассовым аппаратом сидела, позевывая, толстая кассирша в безразмерном белом халате. Покупатели переговаривались между собой, и в первый момент, когда Антон только зашел в магазин, в зале стоял гул многих голосов, но тут же все присутствующие замолчали, уставившись на нового посетителя. Антон смутился. Возникло почти непреодолимое желание проверить, застегнута ли ширинка. Однако Антон быстрым усилием воли подавил его и осмотрелся внимательнее.

«Сахара ждут», — подумал он, не заметив пакетиков с ним на полках.

Это было ему знакомо. В Ленинграде наверху сахар тоже бывал приливами. Здесь, оказывается, аналогичные проблемы. Демократия, но оголодавшая. Еще, небось, и отягощенная сухим законом. Хотя по вчерашнему изобилию полок в «Чуме» такого не скажешь. Впрочем, какой смысл голову ломать: придет вечером Ким и все разъяснит.

Антон направился к лоткам с хлебом, выбрал себе буханку и пошел прямо к кассе. Очередь перестала дышать. В абсолютной тишине кассирша выбила чек. И назвала сумму.

У Антона отвисла челюсть.

Благодаря заботе новоявленных демократических правительств на Земле, он успел познакомиться с понятием «инфляция», но здесь эта химера капитализма превосходила размерами все вообразимые габариты. Из посещения «Чумы» Антон вынес еще и некое представление об уровне местных цен. Но чтобы сегодня батон стоил, как бутылка «Столичной» вчера — это уже слишком!

Но тем не менее Антон заплатил, ничего другого не оставалось. Он успел еще наказать себе в другой раз обязательно требовать ценники, а потом его смели.

Единодушно, как по команде, очередь ринулась к кассе, отшвырнув Антона в сторону. Покупатели толкались, орали друг на друга; кто-то кому-то заехал с размаху в глаз; кто-то у кого-то пытался открутить ухо. С криком: «Тише вы! Тише! Господи, да что делается-то!» — кассирша застучала пальцами по клавишам своего аппарата. Через секунду из возбужденно орущей толпы выбралась сияющая женщина средних лет, прижимая к объемистой груди раскрошенную в свалке булку. Кровь стекала у нее с разбитых губ; парик съехал, открывая ежик рыжеватых волос. Антон смотрел на нее снизу вверх, сидя на полу, держа в руках свой дорогостоящий батон, и ничего не понимал.

— Что? Что такое? — спросил он.

Очередь вернулась на исходную позицию. Только какой-то интеллигент в мятом костюме ползал у кассы на четвереньках, собирал зачем-то в ладонь осколки линз от разбитых и растоптанных очков.

Покупательница, победно улыбаясь, ушла. Очередь довольно мирно переговаривалась; в голосах еще проскальзывали возбужденные нотки, но драться никто больше не собирался и в целом, так сказать, обстановка нормализовалась.

Антон подошел к кассе.

— Что случилось? — спросил он у кассирши.

— Эх, молодежь! — (здесь, видимо, подобная фраза была в моде). — За курсом следить надо.

Впрочем, сидеть без дела ей было скучно, и она, не заставив себя упрашивать, все подробно рассказала. Выяснилось, что и в Стране Чудес, к великому сожалению, население не в состоянии самое себя обеспечить товарами первой необходимости. И зерно для хлеба, например, приходится покупать за рубежом в обмен на золото. Причем, закупается его примерно столько, что каждая вторая булка получается испеченной из импортной муки, а значит, и цена этой самой «каждой второй» булки в сто с хвостиком раз больше, чем у такой же, но своей — доморощенной. Поэтому и очереди, поэтому и давка: любой, не будь дурак, хочет купить хлеб подешевле, тем паче по качеству он ничем вовсе не хуже. Но дешево стоит только первая булка, а кто будет покупать вторую? Вот и приходится ждать таких как ты идиотов, любителей вторых булок.