Обсидиановая бабочка - Лорел Гамильтон

Эдуард шагнул назад, оказавшись рядом со мной, и отдал мнеправа. Я взяла их и глянула. Это были права, выданные в Нью-Мексико, снеизвестным мне адресом. Фотография оказалась моей, и написано было "АнитаЛи". Рост, вес и все остальное указано точно, только имя и адрес не те.

- Лучше положи в карман, а то в другой раз снова без меня ненайдешь, - сказал Эдуард.

Я сунула права в карман рядом с другими правами, помадой,мелочью и запасным крестом. Я не знала, должна я злиться или быть польщенной,что Эдуард состряпал для меня фальшивую личность. Конечно, может, всеограничилось водительскими правами, но, зная Эдуарда, я понимала, что есть ещечто-то. Всегда бывало.

Широкие двойные двери отворил другой здоровенный детина вюбке, хотя у него не было ни шикарного воротника, ни короны с перьями. Очевидно,младший вышибала. Дверь вела в затемненное помещение, где стоял густой запахблаговоний, которых я не могла определить. Стены были полностью закрыты тяжелойдрапировкой, и только следующие двойные двери показывали, куда идти.

Еще один вышибала, на этот раз светловолосый и загорелый доцвета густого меда, открыл дверь. У него перья были вплетены в короткие волосы.Мне он подмигнул, когда я входила в дверь, но пристальнее всего смотрел наБернардо. Может быть, высматривал, нет ли оружия, но я думаю, вышибала простозаинтересовался его задницей. Оружия сзади заметить было бы невозможно -Бернардо переместил пистолет вперед для выхватывания накрест, иначе он на спиневыпирал бы. Можете сами судить, насколько облегающие были на нем штаны.

Мы вошли в просторный и очень слабо освещенный зал.Посетители сидели за квадратными каменными столами, по-моему, подозрительнопохожими на алтари или на то, что всегда используют вместо алтарей в Голливуде."Сцена" занимала почти всю дальнюю левую стену, но на самом деле этобыла не сцена. Использовали это как сцену, но это был храм, Будто кто-то срезалверхушку пирамидального храма и привез ее в этот ночной клуб, в город, такойдалекий от пышных джунглей, где стояло когда-то это здание, что даже камнямздесь должно было быть одиноко.

Перед Эдуардом появилась женщина. У нее был такой жеиндейский вид, как у первого привратника, - лепные широкие скулы и водопадблестящих черных волос до колен, колышущийся, когда женщина шла между столами.В руке она держала меню, и я поначалу приняла ее за официантку или метрдотеля,но платье у нее было красное с черным узором, а шелк я умею узнавать. Чем-товосточным веяло от этого платья, не подходящего к убранству зала, к видуофицианток, спешащих между столами в развевающихся платьях из какой-то грубойматерии. Они размашисто шагали в свободных сандалиях, а женщина-метрдотельскользила на высоких каблуках туфель того же алого цвета, что и ее наряд и лакбезупречного маникюра.

В ее высокой, стройной, изящной красоте, как у модели, былкакой-то диссонанс, будто женщина возникла из другой мелодии. Она провела нас кстолу в первом ряду, с видом прямо на центр храма. Сидевшая за столомпосетительница встала и протянула нам руку, пока мы рассаживались. Рукопожатиеу нее было твердое, и рука размером примерно с мою. С такими маленькими ручкамикрепкое рукопожатие требует практики.

Профессор Даллас ("Называйте меня просто Даллас")была пониже меня и такая миниатюрная, что в подходящей одежде показалась быподростком. На ней были коричневые штаны, белая тенниска, твидовый пиджак скожаными заплатами на локтях, будто она прочла правила ношения одежды дляпреподавателей колледжа и пытается их соблюдать. Тонкие каштановые волосыпадали до плеч. Небольшое треугольное лицо было бледным и совершенным, как задумалсам Господь Бог. Очки в золотой проволочной оправе казались огромными длятакого маленького лица. Если таково ее представление о парадной одежде, токому-либо придется сопровождать ее по магазинам. Но, по-моему, почтеннойпрофессорше всякая мишура была до лампочки. А я это в женщинах люблю.

Из дверей странной формы вверху храма вышел мужчина. Кактолько он ступил на сцену, вокруг него постепенно воцарилась тишина, бормотаниепублики замерло, и стало слышно, как кровь колотится в ушах. Никогда я не видела,чтобы такая большая аудитория затихла так быстро. Я бы сослалась тут на магию,но это было не совсем так. Однако что-то в этом человеке походило на магию. Онмог бы выйти в рваных джинсах и футболке, и все равно ты бы стала на негосмотреть. Ну конечно, сейчас он был одет получше.

Корона его состояла из массы тонких и длинных перьев,зеленоватых, синеватых, золотистых, и когда он двигался, они играли цветнымвеером у него над головой, как пойманная зеленоватая радуга. Пелерина свисала сплеч почти до колен и вроде была из таких же перьев, как головной убор, идвигался человек в волне радужных переливов. Тело (судя по тому, что удавалосьувидеть) у него было сильное, угловатое и темное. Я сидела на таком расстоянии,что могла бы решить, красив он или нет, но я все-таки сомневалась. Очень труднобыло говорить о его лице отдельно от всей его сущности, так что лицо значилонемного. Его привлекательность определялась не длиной носа или формойподбородка, а просто существовала сама по себе.

Я заметила, что села чуть ровнее, будто сосредоточивалась. Итут же поняла, что это не магия, но что-то иное. Мне с трудом удалось оторватьот него взгляд и посмотреть на соседей по Столу.

Бернардо глазел на него, и доктор Даллас тоже. Эдуардоглядывал притихшую публику. Олаф рассматривал доктора. Он разглядывал ее нетак, как мужчина разглядывает женщину, - так, как кошка разглядывает птицу вклетке. Если Даллас даже и замечала это (в чем я сомневаюсь), то, во всякомслучае, держалась отлично. Хотя человек на сцене приковал к себе внимание зала,а его сочный голос играл в воздухе, однако от взгляда Олафа у меня по спинепобежал холодок. И то, что Даллас этого не замечала, вызывало у меня некоторуютревогу: мне очень не хотелось, чтобы Олаф остался с ней наедине. У нее для этогослишком слабые инстинкты выживания.

Мужчина на сцене, царь или верховный жрец, говорил сочнымбаритоном. Частично я поняла - что-то насчет месяца Токскатала и кого-тоизбранного. Ни сосредоточиться на его голосе, ни смотреть на него я не могла,потому что от чрезмерного внимания к нему можно было подпасть под чары,которыми он оплетал публику. Настоящими чарами или заклинанием это нельзя былоназвать, но чувствовалась какая-то сила, если не магия. Различие между магией исилой бывает очень невелико - мне за последние два года пришлось признать этотфакт.

Верховный жрец был человеком, но в нем ощущались века. Нетак уж много способов у человека продержаться столетия. Один из них - статьслугой мощного Мастера вампиров. Если только Обсидиановая Бабочка не щедрееделится силой, чем большинство Принцев городов, которых я знала, то верховныйжрец принадлежит ей. Слишком сильно ощущалось эхо Мастера, чтобы этого жрецаздесь терпели - если не она и есть его Мастер. Обычно Мастера либо уничтожают,либо присваивают все то, что обладает силой.

Верховный жрец при жизни был силен, был харизматическимлидером, и после столетий практики эта харизма превратилась во что-то вродемагии. На меня вполне сложившиеся вампиры особого действия не оказывали. Такесли это всего лишь слуга, насколько страшен будет его хозяин? Я сгорбилась закаменным столом, согнула плечи, чтобы ощутить тяжесть кобуры. Хорошо, что взялас собой запасную обойму. Пошевелила запястьями - чуть-чуть, чтобы почувствоватьножи на руках. И что ножи взяла, хорошо. Ими можно пырнуть вампира; оностанется жив, но до него дойдут ваши... аргументы.