Сердце зимы - Айя Субботина

Тела близнецов быстро менялись. Эрик упал на колени, спина его взбугрилась от стремительно трансформирующихся костей и рвущихся мышц. Лицо вытянулось, губы обнажили растущие из десен клыки. Пальцы стали длиннее, изогнутые когти впились в мерзлую землю, без труда кроша ее. Кожа на его теле трескалась и расходилась рваными лоскутами, чтобы через мгновение посереть и облететь, как истончившийся пергамент. Под ней быстро прорастал седой косматый мех. Тот, кто недавно назывался Эриком, рычал и мотал лобастой головой, избавляясь от последнего налета человечности.

Волк был поистине огромным, втрое больше своих сородичей, и он без труда стоял на задних лапах. Снова зарычав, он припал к земле. Уши, выше и острее волчьих, встали торчком. Оборотень попробовал носом воздух, коротко и низко завыл.

Рашу подумалось, что скотина скорее хватит его зубами, чем позволит ехать на своем загривке.

Талах также сбросил обличье. Но он не был волком. Его кожа почернела, пошла тонкими волосками, которые быстро превратились в перья. Руки сильно вытянулись, обращаясь крыльями, ноги с хрустом надломились, становясь мощными лапами огромного орла. На лице… нет, на морде с крючковатым клювом человеческим разумом горели яркие голубые глаза.

Лошадь Хани громко заржала, протестующе встала на дыбы, забила копытами. Она чувствовала запах хищника, и Хани, как ни старалась, едва могла сдерживать кобылу в поводу. Раш в два прыжка оказался рядом, отобрал поводья. Молчаливо кивнул на поклажу, мол, снимай.

– Все равно она была самой упрямой и бестолковой лошадью из всех, что я видел, – зачем-то попытался успокоить девчонку он и, когда северянка сняла с нее сбрую, отпустил кобылу на свободу.

Хани поджала губы, изо всех сил силясь не заплакать.

Тем временем перевоплощенный Талах взмахнул крыльями, поднимая ветер и снег, и взлетел. Темное оперенье заблестело на солнце. Волк ощерился, заозирался по сторонам. В конце концов, хищник встал на все четыре лапы и мягко двинулся на Раша. Встав рядом, подставил спину. Карманник, озадаченный, не мог сдвинуться с места, и волку пришлось поторопить его рыком.

– Боги прокляли меня, – ругался Раш. Взобравшись на оборотня, он ухватился за густой мех на загривке. – Сперва на дикой кобыле, теперь – харст знает на ком.

Хищник брыкнулся. Человеческая сущность в зверином обличье напомнила Рашу, что разум не дремлет и продолжает властвовать над телом. Волк подошел к узлу с вещами, челюсти сжались на поклаже.

К тому времени вернулся орлан. Птица подставила крыло в немом приглашении. Северянка взяла вещи Талаха, сунула их в свой опустевший мешок с припасами, забросила на плечи. Орлан покорно дожидался, пока девчонка взгромоздится на него. Потом осторожно поднялся в воздух, сделал круг и замер в свободном парении, закрывая крылами небо. Раш готов был биться об заклад, что глаза не обманули его, и северянка счастливо улыбалась, когда громадная птица потянулась выше, за облака. Карманник оказаться на ее месте вовсе не желал, да и на своем собственном, сказать по совести, – тоже. Он бы с удовольствием оседлал резвого скакуна, почувствовал под задом не бугристый хребет, а доброе таремское седло, и ускакал куда-нибудь подальше, хоть бы и к харсту на рога.

Волк поднялся, отряхнул с брюха снег, и его лапы беззвучно сделали первые шаги. Быстрее и быстрее, пока Раш не стал задыхаться от бьющего в лицо ветра. Пришлось припасть к самой шерсти, чтоб ненароком не свалиться. Иногда он так сильно сжимал коленями бока зверя, что волк злобно рычал и косился налитыми кровью глазами.

Раш поблагодарил свой «изнеженный» желудок, отказавшийся поутру от большей части завтрака. Сейчас бы, с полным брюхом, ему пришлось ой как несладко.

Арэн никогда раньше не испытывал такой нестерпимой головной боли. Еще до того, как открыть глаза, дасириец почувствовал ее – монотонные толчки во лбу, тяжелые и необратимые, словно разом звонили все колокола Храма всех богов. Вслед за ними пришли тошнота и головокружение. Стоило дасирийцу сделать робкую попытку подняться, как пища, неизвестно сколько пролежавшая в брюхе, зашевелилась. Он перевернулся, встал на четвереньки, не в силах даже глаза открыть, и немного отполз в сторону, прежде чем желудок окончательно взбунтовался и изверг содержимое. В ноздри ударил кисло-горький запах, от которого в висках забарабанила дробь частых острых ударов.

Так же, на ощупь, Арэн вернулся к месту, где лежал. В затылке саднило. Пальцы сами нашли больное место, наткнулись на громадную шишку. Она была щедро смазана чем-то липким, волосы слиплись и вязко тянулись за пальцами.

Арэн смутно помнил произошедшее. Прошло совсем немного времени, после того как Миара и Банрут в сопровождении северян скрылись в горе. Он устроился на мешковине неподалеку от входа, развел костерок: идущего из горы тепла было столько, что северяне скидывали теплые тулупы и шкурные накидки, но костер хрустел ветками и согревал дасирийцу душу. Арэн не собирался уходить до тех пор, пока не вернутся друзья. О том, что они могут и не вернуться, он сразу запретил себе думать.

«Вера, как сварливая жена, – любил говаривать отец, – она никогда не уходит, сколько ее ни гони».

Дасириец верил.

Позже к нему наведался ду-Даран. Купец принес бурдюк сливовой наливки из собственных запасов. Арэн не стал отказываться и пригубил из глиняной кружки, хоть пойло показалось ему на редкость кислым – если купец не солгал и его семейство вело торг вином из собственной винодельни, то дасириец с трудом представлял, кто бы стал пить такую мерзость, да еще и за деньги.

Таремец снова попытался склонить Арэна согласиться стать его личным телохранителем, зашел издалека и весьма мудрено, но дасириец без церемоний оборвал толстяка и напомнил, что ответ уже дал и менять его не собирается. Ду-Даран с досадой поморщился, от выражения его физиономии прокисло бы и молоко, но Арэн не собирался уступать. Совсем не дело наниматься в телохранители к купцу.

Только боги всевидящие знают, сколько бы еще просидел ду-Даран, если бы не староста. Впервые Арэн был так рад его видеть. Варай пришиб таремца тяжелым взглядом, и тот убрался, прихватив с собой бурдюк. Северянин молча достал кисет с табаком, набил трубку и смачно затянулся. Арэн положил на язык мятную палочку, пошевелил ветки в костре и вытянулся на мешковине, разглядывая, как ветер гонит по небу косматые облака.

Он задремал, а проснулся от громких криков и гула, от которого стонала и дрожала земля. Вскочил на ноги, осмотрелся и бросился обратно, туда, где между каменными деревьями поднималась серая стена пыли. Наверное, обдумай он происходящее и оцени собственные силы, не сдвинулся бы с места. Дасириец и раньше попадал в землетрясение, но никогда прежде кругом него земля не вставала дыбом. Впрочем, быть может, так ему только показалось.

Каменное крошево буквально пронизало воздух. Булыжники валились под самые ноги, норовили раскроить череп. Но самым страшным было зрелище подламывающихся каменных гигантов, когда те вздрагивали и с ужасным гулом начинали заваливаться на тропу.