Двенадцать лет с Гитлером. Воспоминания имперского руководителя прессы. 1933-1945 - Отто Дитрих

Его эгоцентризм ярко проявлялся в обращении с ближайшим окружением. Никому из работавших рядом с ним не удалось вырасти в самостоятельную личность. Страстный субъективист, Гитлер не понимал объективности и не испытывал к ней симпатии. Снова и снова он подчеркивал, что хочет очистить умы немцев от всей «объективистской чуши» и научить их мыслить субъективно. Он был самым чистокровным субъективистом, какого только можно представить, потому что оценивал людей только по степени их полезности для его целей. Этим одним объясняется губительная ошибочность его суждений, а также резкие взлеты и падения его приближенных.

Геринга, бывшего во время Первой мировой войны хорошим военным летчиком и позже ставшего плохим политиком, Гитлер провозгласил величайшим гением военной авиации. Десять лет спустя, когда Геринг перестал одерживать победы, Гитлер решил, что он величайший из неудачников в истории человечества.

Риббентроп, глупый, неотесанный, излишне сентиментальный и подобострастный, разочарованным выражением лица напоминавший своего хозяина, был фаворитом Гитлера. Его упрямство вошло в поговорку. Если он принимал решение, пусть и неправильное, ничто не могло его переубедить.

О Геббельсе Гитлер всегда судил осторожно. Он признавал в нем человека, обладающего уникальным ораторским талантом, восхищался его «бойкостью речи» и использовал в своих целях до самого конца.

Лей был словоохотливым тупицей, типичным представителем поколения немцев, распространившегося в последние десять лет, не имевшего да и не желавшего иметь своих мыслей и «молившегося» на Гитлера. Гитлер называл его своим «величайшим идеалистом».

Гиммлер умно льстил Гитлеру. Наблюдая за ним, я замечал в его лице отчетливые черты безумия. Гитлер был о нем до нелепости высокого мнения. Только в самом конце, после неудачной попытки Гиммлера организовать сопротивление, Гитлер признал его тем, кем он и был на самом деле: «пустым местом и разочарованием».

Коха он считал лучшим гаулейтером, а Шпеера самым компетентным министром. Бормана, своего секретаря и управляющего делами партии, невидимого организатора его личной жизни, свидетеля на его свадьбе и, в конце концов, руководителя его похорон, Гитлер характеризовал как «преданнейшего товарища по партии».

Его оценки служат ясным доказательством того, что он до последнего вздоха ошибался в людях.

Его гротесковые вердикты современникам и противникам в международных делах, вердикты, которые он выносил во время застольных бесед, представляют теперь лишь исторический интерес.

Чемберлена он окрестил образцом ограниченного британского консерватора. Гитлер чувствовал себя глубоко оскорбленным тем, что британский премьер-министр не предоставил ему гегемонию на континенте и не заключил с ним договор о партнерстве между Англией и Германией на суше и на море. После Годесберга он всячески поносил Чемберлена, объявив его усилия поддерживать мир на континенте предательством и обманом. В целом, однако, он восхищался британскими тори и их умением править миром. Он никогда не переставал надеяться, что британский консерватизм в конце концов станет его союзником в Европе.

Черчилля он ненавидел, как величайшего антагониста в своей жизни, человека, весь стиль поведения которого был диаметрально противоположен его собственному. Прежняя жизнь Черчилля, как военного корреспондента, писателя и критика, вызывала у Гитлера, как оратора, антипатию и чувство соперничества, и он по этому поводу разражался злобными тирадами против него. Как ни странно, его бесила мысль о том, что Черчилль получал за свои статьи большие деньги, тогда как он в пору жесточайшей нужды движения в средствах получил всего лишь несколько тысяч долларов за интервью американским журналистам. Черчилль, любивший хорошую жизнь и хороший коньяк, с неизменной сигарой во рту, оскорблял Гитлера, противника курения и трезвенника. Узнав, что Черчилль обычно диктует по утрам лежа в ванне, и увидев фотографию Черчилля, склонившегося над молитвенником и молящегося о победе, он окончательно взбесился.

Во время войны я всегда готовил ему тексты и резюме волнующих выступлений Черчилля. Гитлер их тщательно прочитывал, и по его поверхностным и неуместным замечаниям я мог судить, что втайне он ими восхищается. Но Гитлер никогда серьезно не обсуждал их. Поскольку большинство его сподвижников, не скрывая восхищения, делились впечатлениями об этих речах, Гитлер хранил по этому поводу ледяное молчание. Он лишь выбирал в этих речах слабые места, как подтверждение своего мнения, что Черчилль не обладает качествами великого человека. Однажды до войны Черчилль принял в своей лондонской приемной гитлеровского гаулейтера и сказал: «Ваш фюрер станет величайшим государственным деятелем в Европе, если сохранит мир в мире». Мир не был сохранен. В войне с Германией тот же самый Черчилль, который бросал проклятия в адрес большевизма, заключил союз со Сталиным против Гитлера. За этот маневр Гитлер настолько возненавидел Черчилля, что об объективном суждении не могло быть и речи.

Рузвельт был, по мнению Гитлера, просто капиталистическим инструментом заговора «международного иудаизма» и пролетарской, большевистской Москвы. Он чувствовал, что разоблачить и уничтожить этот двусмысленный международный заговор – миссия его жизни. С каждыми президентскими выборами в Америке он надеялся на поражение Рузвельта. Совсем не из благородных побуждений, а скорее для того, чтобы дать Рузвельту изведать горечь поражения, он запретил немецкой прессе и радио нападки в адрес Рузвельта во время предвыборной кампании, в которой его соперниками были Уиллки и Дьюи. Внезапная смерть Рузвельта пробудила в Гитлере последние надежды на развал коалиции, за которые он держался почти до конца.

Со Сталиным Гитлер чувствовал что-то вроде солидарности, хотя его оценки личности русского вождя зависели от политической обстановки в данный момент. Как верховного жреца марксизма и врага его идеологии, Сталина надо было ненавидеть. После пакта о ненападении Гитлер не переставал расхваливать союзника. Когда Сталин снова превратился в заклятого врага, он не перестал его уважать, но не произнес о нем ни одного доброго слова.

Муссолини был великой любовью Гитлера в политике. Он ценил дуче, как лучшего друга, человека равного с ним калибра. Он называл его «настоящим римским Цезарем» и считал их сообщество по интересам залогом верной дружбы. После 1934 года их отношения стали полностью сердечными, Гитлер все больше и больше увлекал Муссолини чарами своей демонической личности. Его психологическая власть над Муссолини была такова, что итальянец стал безвольным инструментом в его руках. Но в международных делах, полагаю, Муссолини обладал сдерживающим влиянием на Гитлера. Во время судетского кризиса Муссолини вмешался в ход событий в одиннадцатом часу; именно он устроил Мюнхенскую конференцию. Он пытался удержать Гитлера от конфликта с Польшей и образумить перед кампанией против Франции. Но победоносное шествие Гитлера по Европе смело его с лица земли. После своего падения и спасения Гитлером[33] он был всего лишь живой развалиной; он почти не говорил за столом и полностью подчинялся Гитлеру. На решение Гитлера покончить с собой наверняка повлияли воспоминания об ужасной смерти Муссолини в Милане.