Кривое зеркало - Джиа Толентино

В реальности же мне нравятся испытания взрослой жизни, и я ни за что не вернулась бы в свое (замечательное) детство. Но литературные дети – это единственные персонажи, с которыми я ощущаю связь. Возможно, это объясняется тем, что я росла в пригороде Хьюстона в окружении друзей, каталась на велосипеде по дорожкам и волосы мои выгорали на солнце добела. Я до сих пор не поняла, что между мной и любимыми литературными героинями есть какая-то разница. Мы все увлекались уличным хоккеем и «Марио Карт», любили деревья, играли в «чай-чай-выручай». Мы все были одинаковыми. Мои родители были филиппино-канадскими иммигрантами, на кухне у нас стояла рисоварка, а когда они ссорились, то делали это на тагальском языке. Но по воскресеньям после церкви мы вместе шли в местное кафе. Они с легкостью находили общий язык – по крайней мере, на мой детский взгляд. И то же самое происходило в других семьях иммигрантов, дети которых учились в моей школе.

Только к третьему классу я начала поднимать, что происхождение может влиять на наше отношение к тому, что мы видим и читаем. Это стало ясно в один день, когда я сидела на полу своей комнаты с розовыми шторами в горошек и играла с подругой Элисон в «Пауэр Рейнджерс». Элисон снова и снова настаивала, чтобы я играла за Желтого Рейнджера. Я не хотела, но Элисон заявила, что иначе играть со мной не будет. Когда я поняла, что она не шутит, что искренне верит в такой порядок вещей, меня охватил почти галлюцинаторный гнев. Фактически Элисон заявила, что я не понимаю своих ограничений. Я не могла быть Розовым Рейнджером или Бэби Спайс. Я не могла быть Лорой Инглз, раскачивающейся на своей скамейке, пока ее не выгоняли из класса. Между нами разверзлась пропасть. Я сказала Элисон, что больше не хочу играть. Она ушла, а я осталась сидеть на полу, кипя от ярости.

Этот день ознаменовал собой либо начало периода самообмана, либо его окончание. Позже я по-прежнему отождествляла себя с книжными героинями, но по-другому. Больше всего в героинях детских книг мне нравится то, что они напоминают мне о давно ушедших временах истинной невинности – способности ощущать себя так, как мне хочется, долгих летних днях, проведенных за чтением на полу под лучами жгучего техасского солнца. Они напоминают мне о времени, когда я, уже став сложной женщиной, еще не слышала этой сакраментальной фразы «сложная женщина». Эти девочки и девушки такие смелые, а взрослые героини такие печальные и озлобленные. Мне страшно не нравится то, что стало ясно еще в детстве. Мне не нравится демонстрация и исключительность этих историй, не нравится сплетение смелости и горечи в литературных героинях, потому что в реальном мире для этого просто не хватает места.

Возможно, притягательность детской литературы кроется в ее языке. Эти книги обладают абсолютной прозрачностью, позволяющей почувствовать, что читаешь каталожное описание мира, в который можно войти по желанию. Стилистическое сочетание краткости и полной свободы рождает нечто аддиктивное, когнитивный эквивалент сладко-соленого: вспомните снежный шар Лоры Инглз с миткалем и нижними юбками, лошадьми и кукурузными полями; формами для масла с клубничным узором, конфетами из кленового сиропа, лентами для кос, куклами из початков, тоненькими хвостиками и косичками. Мы помним все ее детские драгоценности так же (а то и лучше), как собственные.

У каждой книги своя палитра. Книгу «Бетси-Тейси и Тиб» (1941) Мод Харт Лавлейс начинает таким описанием: «Был июнь, и весь мир благоухал розами. Солнце заливало зеленые холмы расплавленным золотом». По мере того как Бетси и Тейси взрослели, в книге появлялись новые мотивы: чашки с какао, песни под пианино, школьные выступления, игры в свадьбу. В книге «Анна из Грин-Гейлбз»[71] (1908) основные мотивы – колокольчики, фруктовый сок, грифельные доски и пышные рукава. Предметы и обстановка неотделимы от сюжета и героя. Один из моих любимых фрагментов – начало книги Э. Л. Конигсбург «Из архива миссис Базиль Э. Франквайлер, самого запутанного в мире» (1967):

Эмма знала, что ей никогда не сбежать так, как это делали в старину. То есть убежать в приступе гнева, с одним лишь рюкзаком за спиной. Она не любила дискомфорта. Даже пикники ей не нравились – там было как-то неопрятно и неудобно. А еще все эти насекомые и солнце, от которого таяла глазурь на кексах. Поэтому она решила, что бегство из дома станет не бегством в никуда, а бегством куда-то. В какое-то большое, комфортное, закрытое и желательно красивое место. Вот почему она остановилась на музее Метрополитен в Нью-Йорке.

Из этого набора существительных мы узнаем о двенадцатилетней Эмме все, что нам нужно: она не любит насекомых, солнце и растаявшую глазурь; ей нравится музей Метрополитен. Клаудия сбегает вместе с младшим братом Джимми. Они собирают свои вещи, складывают их в футляры для музыкальных инструментов и на поезде отправляются в Нью-Йорк, где поселяются среди сокровищ музея Метрополитен.

Больше всего в этой книге мне нравится то, что герои во время своих приключений не испытывают страха. Они даже по дому не скучают. Героини детских книг не всегда бесстрашны, но всегда обладают поразительной стойкостью. Истории обычно эпизодичны, а не последовательны, поэтому печаль и страх остаются позади, они мирно сосуществуют с неудачами и радостями. Мэнди, героиня одноименного романа Джули Эндрюс Эдвардс (такую фамилию известная актриса получила в браке, спустя много лет после «Звуков музыки») 1971 года, несчастная ирландская сирота. Она страдает от одиночества, но не утрачивает надежды и любви к приключениям. Фрэнси Нолан из книги «Дерево растет в Бруклине»[72] (1943) переживает нападение хищника, видит, как отец напивается до смерти. Она почти всегда голодная. Ее жизнь полна разочарований, чередующихся с чудесными моментами. И все же Фрэнси остается твердой, упорной девочкой – остается самой собой. Идея о том, что личность не подвержена влиянию обстоятельств, фантастична, верно? Она наивна и глупа, да? В детской литературе характеры девочек очень важны, а их травмы, какими бы они ни были, вторичны. Во взрослой литературе, если девушка важна для повествования, то чаще всего все начинается с травмы. Девушек насилуют снова и снова. И история сразу становится взрослой – так было в «Лолите» Владимира Набокова (1955), «Моей милой Одрине» (1982) В. С. Эндрюс, «Времени убивать» (1989) Джона Гришэма, «Тысяче акров» (1991) Джейн Смайли, «Зеленой миле» (1996) Стивена Кинга, «Искуплении» (2001) Иэна Макьюэна, «Милых костях» (2002) Элис Сиболд, «Свампландии!» (2011) Карен Расселл и «Никого дороже тебя» (2017) Габриэля Таллента.

Нам нравятся юные героини, мы ощущаем близость с ними, словно они – наши лучшие друзья. Чаще всего эти девочки милые, серьезные, они нравятся всем. Но мы любим их, даже когда они не такие. Рамона Квимби из серии Беверли Клири про Бизуса и Рамону – настоящая сорвиголова. Об этом говорит даже название одной из книг. В книге «Рамона и ее мать» (1979) она выжимает в раковину целый тюбик зубной пасты, просто чтобы посмотреть, как это будет. В «Рамоне навсегда» (1984) она «боится быть хорошей, потому что это скучно». Гарриет из книги Луис Фитцью «Шпионка Гарриет» (1964) – раздражительная, неловкая сплетница с Манхэттена с раздутым самомнением. Когда ее застают за подглядыванием, она начинает драться с одноклассницей. Про учительницу она говорит: «Мисс Элсон – одна из тех людей, о которых никто не вспоминает дважды». Но мы любим ее, потому что она необычная и ни на кого не похожая девочка. Она спрашивает своего друга, кем он хочет стать, когда вырастет, но не слушает ответ, а сама заявляет: «А я хочу быть писателем, и когда я говорю, что это гора, значит, это гора!»