Краденое счастье - Мария Воронова

Дальше Зиганшин не слушал, мимоходом подумав, что не встречал среди тех, кто декларирует, мол, деньги – грязь и тлен, ни одного по-настоящему бескорыстного человека.

Он внимательно оглядывал присутствующих, вдруг на чьем-нибудь лице промелькнет тень тревоги из-за его почти провала. Вдруг кто-то догадался, что значила затянутая буква «ю» в его речи?

Действительно, он оказался в центре внимания. Все, кто мог обернуться, чтобы это не выглядело хамством по отношению к Царькову, смотрели на него, но в глазах докторов читалось только восхищение. Сережкин, не скрываясь, показывал большой палец, и даже медальный профиль Тиглиева смягчился в улыбке. Как ни всматривался, Зиганшин не заметил ни в ком подозрения и тревоги.

Как только Царьков кончил свою духоподъемную речь и вышел, доктора окружили Мстислава Юрьевича.

– То есть вы хотите сказать, наш удел – это моральное осуждение, и больше ничего?

– Да почему осуждение-то? – фыркнул Зиганшин. – Нет, сирым и убогим, безусловно, надо помогать, но меня поражает та легкость, с которой все наши граждане готовы причислить себя к данной категории.

– А это точно-преточно не взятка? – допытывался Сережкин.

– Я спрошу на всякий случай у знающих людей, но на девяносто девять процентов точно. Врач не попадает под критерии специального субъекта для данного преступления.

Сережкин засмеялся:

– Ну даже если и нет, все равно вы Царькова здорово осадили. Я потрясен!

– Что это с тобой? – спросил Тиглиев.

– Что? А, ты в этом смысле? – ухмыльнулся Сережкин. – Да у меня на днях газовщики колонку меняли, и за все время работы я не слышал от них ни одного нехорошего слова. Вот и решил, что тоже культурный буду и откажусь от употребления ненормативной лексики. Сразу столько слов интересных появляется в обиходе. Восхитительно, великолепно, чрезвычайно, я потрясен, ну или там какое-нибудь отнюдь!

Тиглиев пожал плечами и вернулся к своим историям, Сережкин уткнулся в компьютер, и на Зиганшина они больше не обращали внимания, но он чувствовал, что отношение к нему коренным образом изменилось. Раньше он был пусть приятным и необременительным гостем, но все равно досадной помехой, а теперь благодаря выходке с Царьковым превратился в почти своего парня. Мстислав Юрьевич немного поддался тщеславию и пожалел, что мама Галя сегодня не работает и не видит, какой он молодец.

Он прикидывал, как бы получше воспользоваться благоприятной ситуацией и завести разговор о Тане Верховской, как вдруг в голову пришла простая и ясная идея. Зачем сначала дышать архивной пылью, выискивая подходящих «потеряшек», а потом выяснять, не были ли доктора знакомы с такой-то и такой-то, когда можно просто спросить, пропадали в их окружении люди или нет. Он сейчас журналист, а не мент.

Для вида пошатавшись по коридорам и сфотографировав бронзовый бюст какого-то бородача с десяти разных ракурсов, Зиганшин дождался, пока Тиглиев с Сережкиным сядут пить чай, и присоединился к ним.

В непринужденной беседе признался, что много пишет на криминальную тему и, как всякий журналист, мечтает создать шедевральный роман, в идеале детективный.

Много лет назад у него исчезла подруга, поэтому тема без вести пропавших в мирное время людей особенно его волнует.

Друзья сочувственно покивали, но на лицах их Зиганшин не прочел ничего, кроме законного недоумения людей, которым ни с того ни с сего начинают изливать душу.

Что ж, Мстислав Юрьевич перевел разговор на автомобили, но оба собеседника оказались приверженцами физических нагрузок и алкоголя, поэтому ходили пешком.

Закруглив разговор, псевдожурналист стукнул в дверь кабинета завуча. Клименко восседал в академической тиши и неподвижности, обложившись бумагами лишь для вида, и, кажется, обрадовался гостю.

Зиганшин спросил про фотографии, которые видел в музее кафедры, и дальше провел неожиданно увлекательный час, беседуя с Клименко о былых деньках, как со старым товарищем.

Он едва не забыл, зачем пришел, и, только вставая, спохватился и выдал свою легенду про интерес к пропавшим людям, заранее убежденный, что Клименко ничего интересного ему не скажет. Но тот вдруг нахмурился и сделал Зиганшину знак сесть на место.

– У одного моего товарища пропала жена, – сказал Клименко спокойно, – правда, очень давно, двадцать лет назад или даже больше.

Мстислав Юрьевич затаил дыхание.

– К сожалению, подробности мне неизвестны, – продолжал завуч, – мы с ним познакомились в девяносто девятом, когда уже прошло несколько лет после исчезновения жены. Знаете, как это бывает, у человека иногда возникает потребность поделиться наболевшим, и в такой момент нехорошо выпытывать детали.

– А как вы думаете, он согласится со мной поговорить?

Клименко пожал плечами:

– Честно говоря, мы с тех пор не пересекались. Он дальше по военной линии пошел, я выбрал научную стезю… Мы не были друзьями, просто это единственный случай бесследного исчезновения человека в моем окружении, слава богу!

Клименко не знал ни адреса, ни телефона своего боевого товарища, но только Зиганшин успел подумать, как муторно будет устанавливать его, когда нет даже гарантии, что он живет в Петербурге, как завуч сказал: «Оксана Васильевна должна его хорошо знать».

Оказывается, Черных приняли на необременительную должность терапевта именно по протекции этого товарища, который вдруг лет десять назад прорезался из небытия, ходатайствовал за Оксану Васильевну и исчез обратно. Как обычно происходит в таких случаях, Клименко выказал огромную радость, но телефона приятеля не сохранил.

Мстислав Юрьевич вышел от Клименко, разве что не приплясывая. Наметилась ниточка к еще одной жертве, это серьезный прорыв!

Следующим шагом логично представлялась беседа с Оксаной Васильевной, но Зиганшин медлил. «Маленький шаг для человека, огромный ужас для меня», – хмыкнул он, встретившись взглядом с этой жуткой женщиной.

Если бы она хоть рассердилась на него за резкое обращение и нахамила при новой встрече, можно было сейчас таким же хамским тоном спросить телефон Зырянова (так звали товарища Клименко), но, увы, Оксана Васильевна источала мед и елей.

Первое, что она сделала, когда увидела его, это прижалась пышной грудью, и протянув: «Что ж вы от нас так резко убежали?», вложила в голос столько сексапильности, что Зиганшин чуть не поседел. В общем, связываться с ней было крайне опасно, и Мстислав Юрьевич позвонил Шаларю.

* * *

Зиганшин не слишком жаловал модных адвокатов, но Василий Ильич Горчаков произвел на него впечатление дельного мужика.

Мстислав Юрьевич не привык к роли просителя и, переступая порог роскошного офиса, чувствовал себя немного не в своей тарелке и заранее готовился отнестись к адвокату с неприязнью, но, слава богу, объективность оказалась сильнее детских эмоций.