Краденое счастье - Мария Воронова

Говорят, что красавицы обладают дурным характером, но Аня была доброй и умной девочкой. Она хорошо училась, легко сходилась с людьми, и очень скоро Света с Леной заметили, что все их рыцари теперь поклоняются Ане Лисовец.

Началась травля, в которой с удовольствием участвовала почти вся женская половина школы. Педагоги реагировали вяло. Во-первых, они все являлись женщинами, а во-вторых, ссориться с папой Светы, директором универмага, было значительно глупее, чем с папой Ани, младшим научным сотрудником НИИ.

Чем больше девочки третировали Аню, тем больше влюблялись в нее мальчики, и девочки злились еще сильнее. Получался замкнутый круг.

Наконец Лена Стожко обнаружила, что может опираться только на хулигана по кличке Урюк, с которым на тот момент состояла в интимных отношениях, и опора эта становится все более шаткой. Нет, Урюк любил ее, как прежде, но друзья его попали под обаяние Ани, и бедный гопник, вынужденный выбирать между дружбой и любовью, оказался в затруднительном положении.

Если бы в педагогическом коллективе нашелся хоть один волевой и неравнодушный человек, а учительницы меньше благоговели перед директором универмага, трагедии удалось бы избежать. Но взрослыми в этой истории владело странное равнодушие.

Накануне Нового года девочки решили преподать Ане урок, чтобы она раз и навсегда уяснила, кто здесь главный, и подстерегли ее во дворе за школой.

Место это пустынное, жилые дома стоят в отдалении и перпендикулярно школе, так что никто ничего не увидит из окон, и прохожие бывают редко. Сколько раз девочки здесь курили и пили вино, и никто ни разу их не заметил.

Света с Леной выбрали трех самых преданных своих подруг и, подкараулив Аню на пути из магазина, заманили во двор, якобы поговорить.

Разговор быстро перешел в избиение. Девочки повалили Аню на землю, хорошенько попинали ногами, плюнули на нее и разошлись, уверенные, что она встанет, отряхнется и пойдет домой. Но вечером Аню нашли мертвой.

Было бы очень большой дерзостью предполагать, что в восьмидесятом году Каинова ошиблась. Вина девочек подтверждалась судебно-медицинской экспертизой, и все они, кроме Светы, дали признательные показания, между которыми расхождений оказалось ровно столько, чтобы принять их за правду.

Каинова помнила, что передавала дело в суд без всяких внутренних сомнений, испытывая только глубокое сочувствие к погибшей Ане и жалость к малолетним дурам, так ужасно начавшим свой жизненный путь.

Мстислав Юрьевич записал данные, по которым можно поднять дело из архива суда, и, горячо поблагодарив за информацию, простился с собеседниками. Прощаясь, он дал им свои карточки и сказал, что всегда рад будет помочь, хотя по опыту знал, что такие люди редко о чем-то просят.

Привыкнув быть руководителем, Зиганшин немного растерялся, когда на него свалилось столько работы. Он уже забыл, каково это – все делать самому.

Нужно возвращаться в архив ГУВД, трясти дела «потеряшек», не будучи уверенным, что связь пропавших с медициной – это действительно поисковый признак, а не его дурацкая фантазия. Пока еще не доказано, что в сарае Реутова обнаружено тело именно Тани Верховской, а Зиганшин просто выдает желаемое за действительное.

Потом тащиться в архив суда, выпрашивать дело Ани Лисовец, выписывать данные малолетних преступниц и как-то устанавливать, где они обретаются сейчас.

При этом нельзя забывать ниточку Верховской. Похоже, придется снова надеть на себя маску журналиста и повращаться в медицинских кругах. Можно как бы случайно сболтнуть, что якобы Таня была его знакомой, или, того лучше, двоюродной сестрой, и посмотреть на реакцию.

Работы – море, и один он вряд ли сможет осилить все направления.

Но Ярослав сидит, Кныш того и гляди передаст дело в суд, и после обвинительного приговора вытаскивать беднягу станет намного труднее, поэтому нужно работать изо всех сил.

Мстислав Юрьевич подумал, не устроить ли Леше текущую презентацию своих наработок, но рассудил, что это только подтолкнет следователя, всеми силами избегающего лишней работы, быстрее закончить дело Михайловского передачей в суд.

Потребовалось много времени, пожалуй, больше, чем позволительно, прежде чем Мстислав Юрьевич вспомнил про адвоката Ярослава. Нужно было сразу подумать об этой новой мощности, когда ему позвонила Галина Ивановна и сообщила, что папа-академик наконец вышел из штопора и взял защитника. Предложенные Зиганшиным кандидатуры он не стал даже рассматривать, а нанял какого-то модного хмыря. Фамилия Горчаков была на слуху, но что он такое и насколько хорош в деле, Мстислав Юрьевич не знал.

Если давать себе совсем честный отчет, то, наверное, он поддался детскому желанию оказаться в глазах Галины Ивановны настоящим чародеем сыска. Чтобы – раз! – и вытащить разгадку на свет, как кролика из шляпы. Чтобы все в растерянности, а он герой, и Михайловский на свободе.

Но правильно говорит пословица, один в поле не воин, а путник. Кто знает, сколько начинаний закончились крахом оттого, что человек хотел все делать сам?

После недолгого колебания Мстислав Юрьевич связался с Горчаковым и рассказал о своих наработках.

Заварив себе большую чашку чаю, Зиганшин вышел с ней за калитку и посмотрел вдаль, на опушку леса, где среди деревьев мелькали яркие курточки детей и безумные одеяния Фриды. Девушка повела Юру собирать желуди, чтобы делать из них потом человечков и коней. Света была уже взрослая для таких занятий, но она сильно симпатизировала Фриде и пользовалась любой возможностью побыть с ней.

Мстислав Юрьевич вдруг подумал, как было бы хорошо жениться на Фриде. Дом стал бы веселым и радостным местом, а он сам – счастливым человеком.

Рассеянно наблюдая за девушкой, он стал рисовать себе картины идиллической жизни, сознательно избегая мыслей о плотской стороне брака, ибо понимал, что фантазии эти подействуют на него слишком сильно.

С тех пор как Зиганшин случайно, поправляя спинку кресла в машине, прижался к Фриде, он не мог больше думать о ней спокойно.

Поэтому мечтал, как она вернется сейчас с детьми и пойдет не к себе, а к нему домой, снимет свое несуразное пальто и позовет семью обедать…

Тут подошел Лев Абрамович и прервал его приятные размышления.

– А, заходи, подельничек, – улыбнулся Зиганшин, – чаю хочешь?

Лев Абрамович покачал головой, и они уселись оба на скамеечку возле калитки, как два деревенских деда.

Зиганшин прихлебывал свой чаек, а Лев Абрамович просто сидел рядом, глядя вдаль. Над мелкой порослью осин и березок на опушке возвышался огромный старый дуб в расцвете золотой осени, окрасившей его листву в благородную охру. Кое-где выделялись алыми всполохами верхушки кленов, а дальше начинался мрачный строй вековых елей, и над всем этим висело такое головокружительно прозрачное голубое небо, что захватывало дух.

– Я думал, – сказал Лев Абрамович, – что старость моя будет такой же ясной и красивой, как этот день. А вместо этого…