Краденое счастье - Мария Воронова

Он вздохнул и с досадой махнул рукой.

– Ты был прав, Лев Абрамович, и принял единственно верное решение. Плохо, конечно, что пришлось лишить жизни человека, но твоей вины в том нет.

– Да? Ну все равно странно, что я хожу как ни в чем не бывало. В школе, на минуточку, работаю… А вдруг все не так было, как я тебе рассказал? Вдруг я псих и на меня накатывает временами? Вдруг Реутов реально ко мне за солью заглянул, а я взял и убил его из чистой злобы? Вот ты отпускаешь своих детей со мной, и в лоб тебе таки не влетит, что ты оставляешь их одних рядом с убийцей. Не думал ты об этом?

– Не думал.

– А теперь будешь?

– Теперь буду! Спасибо тебе, Лев Абрамович, разбудил паранойю.

– Ну вот видишь. Эх, лучше бы меня судили.

– Да чем же лучше?

– Ну признали бы официально, что я действовал в рамках самообороны, и ты бы не волновался, что дети рядом со мной, пока тебя нет. То, что я не жестокий псих, а просто человек, умеющий постоять за себя, стало бы не вопросом твоего доверия ко мне, а решением закона. Да мне бы самому было много легче искупить вину, чем там суд назначит, и жить дальше спокойно.

Зиганшин вздохнул:

– Нет у нас сейчас справедливого правосудия, и взять негде.

– Разве ты умнее всех, знать, что справедливо, а что нет?

– Ну давай в церковь сходим.

Лев Абрамович остро взглянул на него:

– Вот уж не думал, что ты верующий.

– Как сказать, – замялся Зиганшин, – с войны вернулся, так был верующий, а потом… Тут достижения науки, там житейские дела, так оно все и покатилось. Нет, серьезно, давай сходим, вдруг поможет?

– Ты, друг мой, не забыл, с кем разговариваешь? Я ж еврей.

– А, да, извини.

Помолчали. Лев Абрамович сорвал засохшую уже травинку и задумчиво прикусил ее. Фрида с детьми закончили собирать желуди и возвращались по высокой пожухлой траве, держась за руки и чему-то смеясь.

Старик встал:

– Я что-нибудь придумаю, Слава, чтобы тебе не переживать за детей. Буду попозже приезжать из школы, чтобы ты уже дома был, или вдруг Фриде служебное жилье от больницы дадут, я тогда в город уеду.

– Да прекрати! Тоже еще, Раскольников в действии. Все же Николай не старушка-процентщица был.

Лев Абрамович хлопнул его по плечу и пошел к себе.

Приехав на кафедру, Зиганшин попал в самый разгар собрания. Решив, что журналисты должны быть люди простые и наглые, он бесцеремонно вошел в ординаторскую, сел на диван и стал внимательно слушать, как Царьков разоряется о гнусности взяток.

«Так всегда, – подумал Зиганшин грустно, – самая лютая ханжа – это бывшая проститутка. А иногда и не бывшая».

Поводом для страстной речи Царькова послужила жалоба мамаши с сердцем настоящей спартанки. Она не уследила за ребенком на прогулке, тот упал с качелей и рассек бровь, мамаша схватила его в охапку и обратилась в приемное отделение, где доктор предложил наложить либо обычный шов бесплатно, либо косметический, но за деньги. Мать посчитала, что принцип дороже красоты родного сына, и помчалась по инстанциям.

Царьков так крыл незадачливого доктора, что Зиганшин огляделся: нет ли где поблизости виселицы с болтающимся на ней телом при табличке «Он нарушил клятву Гиппократа».

В довольно-таки цветистых выражениях завкафедрой расписывал, что взятка унижает и дающего и берущего и это тяжкое уголовное преступление. А еще если врачи будут брать за медицинские услуги себе в карман, учреждение захиреет, разорится, врачи окажутся на улице, сопьются и станут побираться по помойкам.

«Неплохой манипулятор, – лениво размышлял Зиганшин, – причем на всех уровнях. Тонкий намек на бездарность сотрудников, мол, им даже пойти некуда, если больница разорится, между тем нормальный врач всегда найдет работу. Дальше – наглая ложь. Человек называет взяткой то, что ею не является, но говорит так убедительно, что вряд ли кто станет проверять. Сам-то Царьков прекрасно в курсе, что взятка, а что нет, и вся эта пропитанная гуманизмом тирада служит одной цели – чтобы пациенты заносили только ему, и никому другому. И, наконец, апеллирование к эмоциям, а не к здравому смыслу. В самом деле, чисто по-человечески все это выглядит очень волнующе. Окровавленный страдающий ребенок, взволнованная мать и хапуга-доктор, настроившийся срубить бабла на чужом несчастье. Но что поделать, если у него служба такая? Почему бороться с болезнью можно, а зарабатывать на этой борьбе нельзя?»

Царьков между тем забрал в грудь побольше воздуха, чтобы продолжить панегирик врачебному долгу. Зиганшин решил, что не в состоянии дальше терпеть этот понос милосердия, и поднялся с места.

– Простите, у меня вопрос, – веско сказал он.

Царьков лучезарно улыбнулся «представителю прессы».

– А если бы доктор предложил матери оплатить услуги через кассу? Тогда это не было бы вымогательством?

– Ну нет…

Завкафедрой развел руками. Видно, ожидал, что журналист, как представитель населения, станет яростно клеймить взяточников-докторов.

– Стало быть, когда один доктор просит денег, это он наживается на чужом горе, а когда целое учреждение – это гуманизм в лучшем своем проявлении?

– У нас на уровне приемного отделения вообще нет платных услуг! Все бесплатно! – огрызнулся Царьков. – Врач обязан оказывать неотложную помощь!

– Помощь – да, косметику – нет, – буркнул Тиглиев.

– Вот видите, – продолжал Зиганшин, – если в приемном нет платных услуг в принципе, какой урон учреждению нанес доктор? Да, как честный гражданин и работник, он должен был предложить матери обратиться в кассу, но если ее нет? О неоказании помощи тут речь тоже не идет. Врач готов был зашить рану тем, что Родина дала. А с какой радости он должен бесплатно делать косметический шов нитью, купленной за собственные деньги, чужому ребенку? Может, у него своих десять человек? А у этого ребенка своя мать есть, которой тысяча рублей дороже красивого шва. Ее выбор. И, кстати, денежная благодарность врачам взяткой не является.

– Да неужели? Кто вам такое сказал? – протянул Царьков, и Мстислав Юрьевич невольно позавидовал его апломбу. Сам он умел с подобной уверенностью говорить только то, в чем был твердо убежден.

– Ну, я как-никак ю… – начал Зиганшин в запальчивости. К счастью, в последний момент удалось опомниться, – юридические вопросы изучал к своим статьям. Так вот взятка – это преступление против государственного управления, и совершить его способно только должностное лицо. Врач может реально влететь за левый больничный, но никак не за конвертик, который ему сунут в карман за хорошо сделанную операцию.

Он сел, злясь на себя, что едва не спалился. Вот так, наверное, и попадаются шпионы!

– Ребятушки, ну мы же с вами врачи, – Царьков сменил негодующий тон на проникновенный, – мы выбрали такую специальность! Деньги – это грязь, тлен и ничего больше, а радость от спасения жизни…