Светофор, шушера и другие граждане - Александра Николаенко

Так что ничего не обещайте никому за себя, товарищи! Не давайте клятв! И, покупая заранее билеты на летний отдых в Гагры, говорите «тьфу-тьфу, чтобы не сглазить».

И все это, пожалуйста, про себя, а не в телефонную трубку, а то вдруг еще захихикает кто?

Одной женщине, Марии Евгеньевне Кулебякиной, приснился кошмарный сон, что у нее женится сын.

Этот сын (дитя) был выше ее на три головы и свободно доставал ей с антресолей нужные коробки без стремянной лестницы. Коробок у этой женщины было много, и вот он послушно их ей доставал, при этом даже не вставая на табуретку.

Во всем остальном этот сын был у нее тоже вполне ничего, без вредных привычек, и сумки с продуктами носил сам, хотя в первое время она с ним, конечно, как следует намаялась.

Наконец сын вырос достаточно (чтобы доставать с антресолей коробки) и теперь, выпучивая глаза, говорил страшным голосом «мама».

«Мама! – хрипел этот длинный сын, пока не устроился работать в одну какую-то фирму. – Можно я пойду, погуляю?»

«А ты уже сделал уроки? А ну-ка, покажи мне дневник!» – пищала где то на уровне кухонной скатерти мать, и огромная глыба-сын, сгибаясь в дверных проемах и соскребая с потолка штукатурку, волочился послушно в свою маленькую комнату, за дневником.

«Это что такое?!» – всхлипывала руками над дневником маленькая, но очень рассерженная мать, в этот момент сама становясь похожей на грозовой перевал, а сын сжимался на стуле креветкой и безмолвно выпучивал глаза.

Правда, он выпучивал их сверху вниз, но выпучивал с благоговейным ужасом.

«Думаешь, я тебя рожала (растила, кормила, ночей не спала, загубила лучшие годы и т. д.) для того, чтобы ты приносил мне вот это?!» – свирепо продолжала крошка-мать, указывая сыну на те оценки, не ради которых она его рожала, и сын деревенел.

Он садился за уроки, хотя и собирался, без всяких сомнений, «всю жизнь просидеть на материнской шее удавом, как и его отец»…

Которого сын, впрочем, никогда не видел.

Несмотря на эти отрицательные качества, огромный сын «трижды проклятого отца» нежно любил свою похожую на ночную мошку, сушеную строгую мать и, бережно обнимая ее, когда того позволяли оценки, старался не раздавить ее в своих пудовых объятиях.

И вот ей приснился кошмарный сон, что ее дитя женится.

И конечно этот сон произвел на нее такое ужасное впечатление, что она проснулась с душераздирающим криком, вся в слезах, и, вспомнив, что с четверга на пятницу сны снятся исключительно вещие, бросилась в комнату сына, проверить, не женился ли он там, пока она спала, на самом деле.

И что она видит, эта одинокая несчастная женщина, ворвавшись в комнату?! Она видит, что сын спит, натянув на нос одеяло, похрапывая, как невинный младенец.

Это мирное зрелище несколько успокоило ее, и она, немного придя в себя после потрясения, направилась на кухню, готовить сыну завтрак.

Однако уже спустя несколько минут (когда она, пожарив сырники, посыпала их сахарной пудрой) подозрения вспыхнули в ней с новой силой, и, позвав сына к столу, она взглянула на него хмуро и с неприязнью.

Весь день подозрения в бедной матери то гасли, то вспыхивали, и она то и дело звонила сыну на работу, чтобы удостовериться, что он еще не женился.

Конечно, она не спрашивала его напрямую, а просто интересовалась, что он там делает. Сын отвечал, что не делает ничего, – и тогда сомнения несколько угасали.

Но тут она вспоминала, что сын может познакомиться с будущей женой где-нибудь в буфете, во время обеденного перерыва, или даже в метро, или даже в троллейбусе, и она с горечью осознавала, что успокаиваться на его счет ей еще рано.

В два часа дня одинокая мать буквально дошла в своих подозрениях до ручки. У нее подгорел пирог по правому краю – (очень плохая примета, означавшая, что сын теперь точно женится), прикипел бульон, и котлеты к ужину она оросила слезами одинокой неминуемой старости.

Часы показывали половину седьмого вечера, когда сын давно должен был быть дома, а его все не было.

Она позвонила на мобильный номер. Сын оказался недоступен (может быть, ехал в метро, а может быть, был в кино с этой своей кикиморой)!

Мать заметалась по комнатам. В поисках доказательств залезла под диван, проверила ящики, заглянула в стол и под стол, но нигде так и не найдя ничего подозрительного, обессилев от горя, опустилась на стул и беспомощно зарыдала.

Ей виделось, как сын (дитя) вышвыривает с антресолей ее коробки, чтобы освободить место под коробки кикиморы, а кикимора варит суп на ее плите…

Как она, выгнанная кикиморой из квартиры (ни в коем случае кикимору не прописывать – она только того и ждет, чтобы ее прописали!), одиноко бредет со своими коробками по заснеженной улице, сама не зная куда, роняя коробки в снег. И слезы стынут у нее на глазах от пронзительного ледяного ветра, и второй ветер с воем дует ей в спину.

А из окна ее комнаты торжествующе смотрит ей вслед кикимора. И дети кикиморы бросают ей в спину снежками.

Но вот, она, больше не в силах идти, окаменевшая от горя, с сердцем полным отчаянья и печали, садится на парковую скамейку, и ее, вместе с ее коробками, заносит снег…

И вдруг она видит, как мимо нее по аллее плывет кикимора сына, с каким-то лешим под ручку, и они садятся в красивый джип и уезжают.

Вот сын бросается перед матерью на колени (прямо в коробки), он умоляет мать простить его и вернуться домой. Он говорит, что зря ее не послушал и зря женился. Он проклинает свое непослушание и клянется больше никогда и ни за что на свете ни на ком не жениться, и…

Она отвечает: «Как ты можешь проклинать свою судьбу, Сережа! Ведь у тебя дети! Мальчик и девочка… А у меня внуки! Ну конечно, я прощаю тебя. Давай вернемся домой, а то очень холодно и ты можешь простудиться! Пусть она катится к своему лешему, эта твоя кикимора! И не стой, пожалуйста, на коленях в снегу, а лучше помоги мне собрать коробки…»

Маша Кулебякина (худенькая девушка лет двадцати, похожая на карандашную щепку) проснулась на тумбе, под фикусом, в длинном сонном коридоре отделения хирургической гинекологии.

Над дверью 22 кабинета «Хирург-акушер С. С. Многделова» мигала приемная лампочка.

– Следующий! – нетерпеливо донеслось из-за двери.

Следующего не было; сминая в руках направление на медикаментозное прерывание, Маша Кулебякина мчалась от кабинета прочь, вниз по каменной лестнице.

«И назову Сережей», – думала Маша.

Один сын все писал маме из армии, что у него все хорошо. И по мобильному телефону говорил тоже. Он служил у нее где-то под Питером, в строительных ротах. И когда у нее были какие-то деньги, она перечисляла их по автомату. Сыну на номер.