Песнь копья - Илья Крымов

— Прискорбная судьба, но Церковь учит нас всегда быть готовыми к лишениям.

— Церковь учит нас платить десятину и быть покорным стадом рабов! Куда смотрел твой бог и твоя Церковь, когда мы доедали наших детей?! — прорычал старик, словно обвиняя чужака во всех бедах земных. — Вот так, одного за другим, мы их ели, когда отравленная кровью и трупами рыба всплыла кверху брюхом в реке! И друг друга тоже! Но не только… Мы с братом были охотниками, и голод гнал нас в леса, из которых риденцы выбили всё съестное. Но мы всё равно шли, мы ставили силки и рыли волчьи ямы!

— И в одну из них угодило чудовище? — предположил Клеменс.

— Вы хорошо держитесь перед лицом смерти, святой отец! — в голосе Повэля чувствовалась издёвка. — Верно, крупная оказалась тварь, хищник неизвестной породы, жуткий, уродливый… столько пищи! Мы забили его камнями, а потом разделали и унесли домой. Мясо было тёмным, почти чёрным, жёстким, дурно пахло, но мы пожирали его как манну небесную…

— И тем осквернили себя.

— Спаслись! — рявкнул староста. — От голода! От отчаяния! От ложного бога, которому на нас плевать! Съев эту тварь, мы сделали её частью себя и смогли услышать голоса истинных богов! Тех, кому было не всё равно! Тех, кто посылал нам пищу! Они спасли нас и мы, добрые люди, не могли отплатить им неблагодарностью! Нашим покровителям, нашим… Господам!

У Тильнаваль, которая даже не дышала, зародилось предчувствие ещё более тревожное, чем от близости своры озлобленных каннибалов. Она достаточно знала о тайнах древнего мира, чтобы бояться имени Господ.

В этот момент со стороны кухни появился трактирщик с мясной тяпкой в руке, а следом — его жена с длинным ухватом. Хозяин бросился на Клеменса как вепрь, но тот ловко отступил, выставив подножку и толстяк кубарем покатился по полу. Чародейка сжалась в комок, когда эта туша оказалась рядом, а трактирщик даже не заметил её, стал подниматься. Тело пленницы распрямилось тугой пружиной, взметнулось на спину человека. Короткая цепь от перчаток оказалась на горле Хубречта, который хотел было вновь напасть на охотника.

Пока его душили, жена размахивала ухватом как алебардой, всё её тело тряслось, толстое уродливое лицо шло морщинами ненависти, а архаддирец только отводил удары, делая это неумело и глупо. Наконец его шпага сломалась, ухват достал Клеменса в бок, хрустнули рёбра. Издав сквозь зубы разъярённое шипение, он перехватил кухонное оружие, вырвал его из рук женщины и вонзил в жирное брюхо с такой силой, что рога вышли из спины. К тому моменту Хубречт упал замертво с раздавленной гортанью, а руки чародейки придавило.

Клеменс оказался рядом, помог выбраться и даже бросил «спасибо» когда Тильнаваль закричала, глядя ему за спину.

Пока чета трактирщиков сражалась с чужаками, старосту Старых Глинок трясла судорога. С хрустом меняли длину его кости, тело изгибалось неправильно, противоестественно, кожа лопалась, рвалась, а по полу разливалась кровь, ещё более чёрная во мраке ночи. Маска напитывалась ею, из-под ткани доносились невнятные звуки, бульканье и хрипы. К тому мгновению, когда трактирщик испустил дух, из рук и ног Повэля выдвинулись инородные окровавленные конечности, тонкие двупалые ступни с когтями, тонкие двупалые же руки, походившие на клешни.

Под взглядами двух поражённых свидетелей, нечто стало подниматься. Старая плоть и одежда висели на тощем угловатом теле лохмотьями, существо подрагивало как новорождённый жеребёнок, но вот оно обрело равновесие, выпрямилось и стянуло маску. Вместе со старым лицом. Новый череп Повэля был крупным, заострённым к верху, в центре находился единственный огромный глаз, а под ним челюсти с длинными зубами, лишённые губ. Щёк тоже не было, по бокам от зубов извивались короткие щупальца; в середине груди разверзлась отвратительная дыра, сквозь которую виднелись рёбра, сморщенное чёрное сердце и само гнилое нутро. Тварь уставилась на чужаков, медленно склонила голову на один бок, потом на другой, словно в задумчивости рассматривая их как некие диковинки. Потом она закричала.

От этого визга оставшиеся стёкла полопались, стены стали дрожать. Уши Тильнаваль как раскалёнными спицами пронзило, Клеменс втянул голову в плечи. С улицы ответил рёв десятков глоток. Деревенские обезумели, полезли через окна с выпученными глазами. Со стороны кухни в зал ворвались другие, — пущенные детьми трактирщика через чёрный ход. Они обогнули кошмарное существо и набросились на чужаков.

— Наверх! — рявкнул охотник.

Он выстрелил в грудь одному нападавшему, перехватил пистолет за горячее дуло, ударил по голове другого как булавой, третий врезался в него, но оказался одним из сирот Хубречта и не смог сбить мужчину, только шею себе свернул.

Тильнаваль бежала по скрипучей лестнице впотьмах, пленитель наступал на пятки; вместе они ворвались в комнату и Клеменс тут же задвинул засов. Потом он одним махом передвинул к двери кровать и упёрся в тонкую преграду сам.

— Сними с меня перчатки! — воскликнула Тильнаваль раненной птицей. — Скорее! Они уже поднимаются!

— Никак нельзя, — ответил тот спокойно, слыша топот и крики. — Приказано доставить, а если перчатки снять, ты сможешь улизнуть от меня. Ищи тебя потом.

— Ты что, все мозги ладаном прокурил, Пёс?! Они же нас сожрут! Эти твари нас сожрут! И не попадёт твоя душа к твоему богу, потому что они и души наши сожрут! Верни мне магию, и я спасу нас, сучий ты сын!!!

Его взгляд, брошенный через плечо, пронзил мрак неосвещённой комнаты, спокойный, пугающий. Дверь затряслась под ударами, в неё вошло лезвие топора, по другую сторону звучал оглушительный рёв.

— Беглянка, — сказал Клеменс тихо, — вот тебе одна пустяшная тайна: Господь-Кузнец и не мой бог тоже.

Он бросился к ней, оказался рядом в мгновение ока, и тяжёлая оплеуха лишила Тильнаваль сознания.

///

Люди называли их «домами Лонтиля», но как и во многом ином, жалкие смертные ошибались. Убогие человеческие наречия не содержали единого слова, что смогло бы правильно назвать некую совокупность понятий «ветвь», «течение», «дыхание», «образ», «путь», «призвание» и «единство». Они не могли перевести простое и понятное любому истинному эльфу «veydaan».

Veydaan был образом мышления, устремлением, мировоззрением и жизнью ради цели, которую каждый эльф выбирал сам, невзирая на то, в каком Крылатом доме он родился, и родился ли в одном из них вообще.

Veydaan Scromula или дом Сорокопута, существовал с того дня, когда Арнадон Непокорный, король вольных уленвари, заложил новую страну на берегах Лонтиля. Созданный Эгорханом Ойнлихом, этот дом видел свой путь в бесконечной войне против всякого, посягавшего на благополучие эльфов, их свободу и право жить в южных лесах. Спустя десять тысяч лет ничто не изменилось, — Эгорхан Ойнлих всё также правил своим домом, а Сорокопуты всё также сражались, защищая покой всего народа.

Каждый из домов обладал доменом внутри священных границ Лонтиля, своим и только своим уделом, где даже власть Рогатого Царя была ниже власти главы дома. Для Сорокопутов то был Лес Шипов, а главная их цитадель звалась Тёрном. Где ещё жить таким удивительным птицам, как не среди колючек? Тёрн был красив, как и всё, что создавали эльфы, но был он и грозен. Внутри высоких живых стен, оберегавших поселение, росло исполинское терновое древо с тысячами ветвей. В его кроне пряталась дворцовая башня, изящная и зловещая.