Ричард Длинные Руки - принц-регент - Гай Юлий Орловский

— Что?.. Он же потеряет святость!

— Не потеряет, — отрезал я, — а потеряет… то и хрен с нею, такой куцей святостью.

— Святость, — сказал за моей спиной приор обвиняюще, — это святость!

— Святость, — возразил я, — должна быть гремящая и воинственная, а не сопли на киселе!

Темная тень начала концентрироваться в центре, со свода потянулась книзу огромная капля размером с черное озеро.

— Начинаем! — крикнул отец Ромуальд.

Он сдвинулся с места, я видел, как наклонился, словно лег грудью на невидимую подушку, я заорал:

— Остановитесь! Это все неверно! Вы умные люди или только ими кажетесь? Что вы как драчливые юнцы?

Ромуальд остановился, Целлестрин поглядывает на меня со страхом и надеждой. За моей спиной священники встревоженно переговариваются, что-то в охоте идет не совсем так, как предполагалось, только отец Мантриус смотрит на меня как на вождя, который знает, что делает, а им нужно только быстро и точно выполнять приказы, а обсуждать и критиковать после битвы.

— Ты должна вернуться, — сказал я тени, а брату Целлестрину крикнул: — Боишься испытаний?.. Боишься признаться, что шел не совсем той дорогой?.. Хочешь сказать, не справишься?

Отец Ромуальд прокричал:

— Что ты несешь?.. Тогда не мешайте, я сам ее уничтожу!

Тень стала еще чернее, но поднялась к потолку, так что весь свод оказался словно бы залитым толстым слоем черного дегтя.

Я сказал язвительно:

— Как, отец Ромуальд?

— Не знаю, — крикнул он в бешенстве, — но я…

— Что ж, — прервал я, — гоняйтесь за нею сами. Я в дурости никому не помощник.

Вокруг ахнули, отец Ромуальд побагровел, как бурак со снятой кожей, развернулся ко мне всем корпусом. Я ощутил, как по всему телу пробежали острые коготки, но не повел и глазом, а лишь сказал тени:

— Слушай меня. Они даже не понимают, о чем речь. А ты вернись! Да, будешь несвободна, однако… так у тебя будет больше возможностей. Святость, она не всегда святость… А человек не должен ограничивать себя одной святостью, иначе ничего в жизни не добьется и не получит!

Больше не говоря ни слова, я пошел через зал наискось, уже зная, что и тень не попытается напасть, и Ромуальд с Целлестрином вдвоем не смогут ее даже напугать.

В соседнем зале пусто, но дальше полдюжины монахов с ведрами в руках и тряпками на длинных швабрах старательно надраивают до блеска плиты пола.

Есть черная тень или нет, было написано на их сосредоточенных лицах, это дело старших братьев, они решают все, а для них самое важное в жизни — смирение и послушание.

На меня покосились недружелюбно, то ли как на грешника, раз уж не удостоен участия в их такой нужной, хоть и грязной работе, то ли с завистью.

Я узнал только брата Альдарена, помощника отца Мальбраха, елемозинария, но остальные выглядят как его близнецы, такие же смиренные, с потупленными взорами, послушные, какими мы хотели бы видеть разве что женщин.

— Бог в помощь, — сказал я бодро, — хотя, думаю, это сумеете и сами. Труд, знаете ли, тоже хорошо. Развивает, знаете ли. Из Адама сделал человека… В общем, у вас тоже есть шансы.

Брат Альдарен не понял, ответил сердито:

— Брат паладин… Вы уже несколько дней у нас, но еще никто не слышал, чтобы вы читали молитву!

— А что, — спросил я с интересом, — кто-то прислушивался?

— Прислушиваются, — ответил он с ноткой вызова.

Я пояснил кротко:

— Тот, кто громко читает молитву в надежде, что будет услышана лучше, принадлежит к маловерам, а также оскорбляет Создателя, подозревая его в тугоухости.

Монахи переглянулись, хотя теперь вижу по их нестриженым макушкам, что это не монахи еще, а всего лишь послушники.

Альдарен оскорбленно поджал губы.

— Брат паладин… конечно же, Творцу наши молитвы не нужны вовсе! Но они нужны нам.

— Мои?

— Наши!

— Зачем? — спросил я с интересом.

— Они позволяют нам сосредотачиваться.

— В основном, — ответил я, — все чего-то просят! Мне просить нечего, я получил от Создателя достаточно. Даже больше, чем надеялся, что меня страшит, понятно.

Он кивнул и сказал строго:

— Кому много дано, с того много и спросится.

— Вот-вот, — согласился я. — Вам хорошо, вам Всевышний ничего не дал, потому войдете в рай наряду с нищими и блаженными, так угодными Создателю. С них никакого спроса, а вот мне придется повертеться, как ужу на горячей сковородке, отвечая на каверзные вопросы биографии и не совсем трудовой деятельности…

Он поморщился, взглянул с подозрением, что-то моя похвала какая-то не совсем такая, хотя я вроде бы и завидую, что ему прямая дорога в рай, но как-то не так завидую.

— Благослови вас Господь, — произнес он сухо.

— Аминь, — ответил я.

Жильберт и Смарагд уже час сидят у меня в келье и раскрыв рты ловят слова мудрости, что я роняю изредка, не признаваясь, разумеется, что не совсем мои, но раз уж усвоил из книг, то они, можно сказать, все-таки и мои.

В дверь резко постучали, Жильберт ринулся открывать, охнул, сказал торопливо:

— Это отец Ромуальд!

— Зови, — сказал я запоздало, потому что отец Ромуальд, отстранив молодого монаха, уже вошел достаточно бесцеремонно и властно.

Одного его взгляда на Смарагда и Жильберта было достаточно, чтобы оба смиренно ринулись к выходу и пропали в коридоре, плотно притворив за собой дверь.

Он прошел к столу и сел напротив меня. Капюшон небрежно отброшен за спину, вид гордый и надменный, уже не викинг, а вождь викингов, где-то на уровне ярла, а то и конунга.

— Брат паладин, — сказал он сдержанно.

— Отец Ромуальд, — ответил я вежливо.

— У нас не смотрят на прежние заслуги, — сказал он сильным голосом человека, привыкшего отдавать команды, — нам важнее, что человек представляет из себя сейчас… и кем он может стать.

Я ответил с самым отстраненным видом путешественника, что восседает на идущем верблюде и на все посматривает свысока:

— Отец Ромуальд, пусть эти вопросы вас не тревожат. У вас много важных дел…

Он коротко усмехнулся.

— Говоря понятным языком, советуете не лезть не в свое дело. Может быть, вы и правы. С другой стороны… это наш Храм, здесь наши правила.

— Я приехал не проситься в послушники, — напомнил я.

— Догадываюсь, — ответил он.

— Я надеялся получить помощь в борьбе с Маркусом, — объяснил я. — Видимо, все же придется самому, а то как-то неловко тревожить вашу святую обитель такими пустяками, как спасение мира.