Ричард Длинные Руки - принц-регент - Гай Юлий Орловский

Медленно выдохнув воздух, что явно ждал своего времени для рыка, Кроссбрин произнес сухо:

— Я переговорю с доверенными. Но ничего не обещаю.

— Отец Кроссбрин, я в самом деле начинаю вас уважать. Честно-честно!

Он удалился, не ответив, то ли не поверив, то ли заподозрив каверзу, а я направился в сторону тех келий, где и ночами молится несчастный Целлестрин.

С дорожками от слез на бледных ввалившихся щеках он бросился навстречу и пал передо мной на колени.

— Брат паладин! Хочу повиниться!

— Тогда встань, — велел я. — Так твои слова прозвучат менее… униженно. Что стряслось?

Он возопил:

— Я в самом деле страшился тогда принять ту темную тварь… и сейчас страшусь! Да, я знаю, это надо, но дух мой слаб, я весь объят трепетом, и душа моя устрашена стала…

— Надо, Целя, — сказал я твердо, — надо!.. Мы же не сами по себе, мы — часть человечества. И должны не только для себя, но и для человечества хоть иногда что-то да делать. В данном же случае и человечеству польза, и тебе выгода. Не таращи глазки, я-то знаю точно!

Он вздрогнул, его затрясло, я обнял его за плечи и повел в зал. Монахи, что попадались по пути, останавливались, провожая нас взглядами, одни потом шли по своим делам, другие двинулись в отдалении за нами.

Брат Целлестрин вздрогнул, колени его начали подгибаться, глазные яблоки начали закатываться под лоб.

Я торопливо подхватил его, чувствуя, как дрожит все тело, словно долго простоял раздетым на морозном ветру.

— Что с тобой?

Он прошептал слабо:

— Брат паладин!.. Душа моя устрашена…

— Крепись! — сказал я резко.

— Не смогу, — простонал он. — Я слаб, я так слаб… И я все потеряю…

— Как раз наоборот, — заверил я. — Жизнь будет полна! Еще как полна, не раз проклянешь этот день и час… но все равно нужно делать то, что делать нужно, ибо только так движемся к Царству Небесному, а не топчемся на месте, как язычники какие… Ты же хочешь Царства Небесного?

Он всхлипнул:

— Хочу, но…

— Никаких «но», — сказал я твердо, — у монаха должна быть воля! Это важное слово потом забудут и стыдливо уберут из употребления, но отдельные волевые люди все равно останутся и будут зело править сытым безвольным миром в свое и того парня удовольствие!.. Пошел-пошел, перебирай задними лапками, хомячок…

Он в самом деле пошел, ибо мой голос звучит командно и уверенно, и тут неважно, какую хрень несу, властные манеры завораживают, к тому же некий смысл все же улавливает, а он в том, что надо идти и бороться, тогда упадок воли наступит позже, да и то не у всех, а для мира крайне важно, чтобы оставались люди с сильной волей. Не станет таких — придется снова насылать новый потоп.

Монахи попадаются все чаще, но разбегаются, только издали начинают кричать, что вот совсем недавно вон там видели темную тень.

Он прошептал:

— И кем я тогда стану?

— Полноценным, — заверил я. — А пока ты иисусик, а это не есть зело. Творец велел плодиться и размножаться, а какой из тебя размножатель?..

— Но я же…

— Приобретешь больше, — сказал я твердо. — Не сейчас, потом… А пока да, откат на прежние позиции.

— Но как же, — вскричал он и запнулся на словах «моя святость», — но как же тогда смогу…

— Сможешь, — заверил я, — если воля тверда, если мотивация не ослабла… Отступление для нового прыжка вперед и в сторону.

Где видели темную тень совсем недавно, меня не интересует, с ее скоростью передвижения она за долю секунды может обежать весь Храм и весь монастырь, потому я потащил Целлестрина туда, где, по моим прикидкам, темная тень должна появиться скорее всего.

Приближение темной тени я ощутил до того, как испуганные возгласы зазвенели, как птичьи голоса в тесной клетке. Нечто уже не огромное, а исполинское начало приближаться с астрономической неспешностью и неотвратимостью.

Дальняя стена громадного зала потемнела, стала черной. По стенам справа и слева, потолку и расчерченному полу в нашу сторону потекло темное, что уже не тень, а больше похоже на толстый слой черной воды, если только можно представить себе воду, что двигается в нашу сторону по стенам и потолку.

Целлестрин, весь дрожа, остановился и смотрел глазами, полными ужаса.

Чернота поглотила треть зала, затем половину, но задняя стена так и не очистилась, я обреченно понимал, что темная тварь, никем не контролируемая, стала еще крупнее и могущественнее.

Я обернулся, махнул всем, чтобы отступили, но тень, похоже, на них вообще не обращает внимания. Да и что они для нее теперь, даже не стадо овец для хищного волка, а мелкие мыши, может накрыть всех, а не накрывает только потому, что в самом деле уже мелочь, ей бы разрушить сам Храм…

Мы с Целлестрином не двигаемся, а тьма все наползает на мир, приближаясь к нам, воздух становится все плотнее, я все еще не чувствую прежнего леденящего холода, есть только ощущение неодолимой мощи, исполинской силы, и непонятно, почему эта космическая тьма иногда притормаживает, будто пытается вернуться, но что-то ее тянет к молодому монаху…

Я покосился на замерших у дальней двери монахов, они пока еще не понимают, что происходит, да и я тоже, только смутно чувствую, что нужно предпринять…

— Ладно, — сказал я громко, — придется все брать в свои недрогнувшие руки! У меня холодная голова, горячее сердце и… руки, ага, есть рукастые руки. Эй, ты, морда!

Даже на таком расстоянии я услышал, как от двери ахнули, а я дружески помахал растопыренной пятерней космической черноте.

— Порезвилась?.. Думаешь, я тебя не понимаю?.. Сам, бывало… Если сумеешь заглянуть в меня, увидишь… Но даже и не заглядывая ты сразу поняла еще с первого дня, что во мне такой тьмы в сто тысяч раз больше!

Тень не двигалась, я сделал к ней шаг, она вздрогнула по всей поверхности, но осталась на месте, словно приклеенная к камням стены и свода.

— Я не стану нападать, — сказал я дружески. — Точно-точно! Другое дело, если бы ты сама… я бы сразу, как пес муху. Сейчас тебе хреново, потому что все бессмысленно, верно? Увы, смысл всему придает только человек!

За спиной абсолютная тишина, словно и там космическая бездна, в которой нет даже далеких звезд.

Я хотел еще подойти ближе, но ощутил, что темная тень сейчас отпрянет, а то и вовсе скроется, остался на месте и сказал очень настойчиво:

— Решайся!.. Ты потеряешь свободу… но кто из нас свободен? И ты не свободна, ибо раба своей природы. И обязана делать только то, что ты есть. Но… соединившись со светом, ты сможешь больше!

За спиной хоть и тишина, но чувствую настороженность монахов и священников, что наблюдают за мной, контролеры хреновы.