Москва дворянских гнезд. Красота и слава великого города, пережившего лихолетья - Олег Волков

И естественно, что столичной общественности захотелось сохранить неприкосновенным подлинный исторический облик района, переносящий в обстановку жизни вековой давности. Был разработан проект превращения этих улиц в музей на открытом воздухе, объект для туристов, начинающих отсюда знакомство со знаменитым «Золотым кольцом». На Вороньей (Тулинской) и особенно на 1-й Рогожской (Школьной) видишь не искаженные позднейшими перестройками фасады домов с окнами, откуда некогда выглядывали на улицу их хозяева и жильцы: кто поджидал возвращения главы семьи, кого привлек гром и звон лихой курьерской тройки…

Рогожская слобода оставалась ямской – то есть жители ее занимались преимущественно ямским промыслом, гоняли почту, содержали заезжие дворы для проезжающих, кузницы и тележные мастерские, шорные заведения, торговали лошадьми, сеном, повозками и сбруей – лишь до шестидесятых годов прошлого столетия. С постройкой Нижегородской железной дороги стали быстро меняться лицо и быт слободы, обычаи и нравы которой так резко отличались от всей Москвы. Ее населяли до этого, помимо ямщиков, осевшие здесь спокон веку купцы и мещане, большинство которых принадлежало «древлеправославной вере» – то есть отпавшие от православия раскольники. Именно здесь после чумы 1771 года открылось Рогожское кладбище, сделавшееся главным оплотом старообрядчества.

Уместно упомянуть, что большинство денежных тузов дореформенной России принадлежало «старой вере». Они не скупились на пожертвования для постройки и украшения староверческих храмов. На Рогожском кладбище – участке в квадратную версту, обнесенном каменной оградой, были воздвигнуты богадельня и великолепные церкви. В них составилось ценнейшее собрание древних старопечатных книг, какие богатые купцы повсюду ревностно разыскивали, скупали и жертвовали библиотеке Рогожского кладбища.

По мере того как продвигалась постройка железной дороги и она стала принимать на себя поток грузов и пассажиров, замирало движение по Владимирскому и Рязанскому трактам, отпадала надобность в ямской гоньбе. Слободу стали заселять пришлые люди. По образному выражению коренного рогожского жителя П. И. Богатырева, оставившего любопытные записки о своем времени – от середины до девяностых годов XIX века: «Европа ворвалась к нам… с первым паровозным свистком, словно хлестнула огненной вожжой, и азиатская Рогожская пала. Угадав чутьем новое, она бросилась к нему со всех ног, отрешившись в массе от старого».

Так представлялось современнику. На самом деле лицо исторически сложившегося городского района меняется исподволь, и по прошествии времени это «бросание со всех ног» за новым выглядит все же процессом медленным, при котором место нововведениям уступается туго. Мы, живущие в век бурных, почти стихийных преобразований во всех областях жизни, вызванных неимоверно возросшей технической вооруженностью человечества, особенно ясно видим, как постепенно менялась прежде жизнь.

Вот и до нашего времени сохранился городской пейзаж дореформенного времени, когда на стогнах Рогожской слободы еще безраздельно владычествовала старая Московская Русь. И мне хочется, прежде чем перейти к более близкому времени, рассказать о некоторых чертах жизни Рогожских улиц, стершихся под натиском новых веяний и смены эпох, воспользовавшись воспоминаниями того же П.И. Богатырева.

Район «Рогожки» с видом церкви Преподобного Сергия – таким он был в начале XIX века

Очутившись на Школьной улице, попытаемся забыть на время об асфальте, не видеть столбов с проводами, а вообразим вымощенную булыжником мостовую, у ворот домов – вкопанные в землю приземистые каменные тумбы. И еще – срубы колодцев, какие рыли против домов на улице, чтобы проезжие могли поить лошадей. А езды было много. Тут едва не в каждом доме – постоялый двор, где останавливались обозы, проходившие по Владимирскому и Рязанскому трактам.

Дома эти – перед нами. Устроенные все на один лад, они различаются лишь количеством и размером окон в обоих этажах, отделкой наличников, карнизов да чердачных оконец, отражающих вкусы хозяев. Нет более и в помине навешенных ворот, лишь на окнах нижнего этажа сохранились кое-где железные ставни, надо полагать, что дома и дворы запирались на ночь накрепко. И с петухами – гремели отпираемые запоры, скрипели ворота, возы, колодцы, гремели бубенцы и колокольцы, визжали двери трактиров и кабаков, поднимался людской говор, тянулись по тротуарам усталые дальние богомольцы – и закипала жизнь до позднего вечера.

А было тут как на ярмарке. Улица вся уставлена продающимися телегами, тарантасами, кибитками; торговали и экипажами средней руки, шорным товаром – всем, что нужно ездившим по дорогам. Для проезда оставалась только середина улицы. В июле и августе – в пору Макарьевской ярмарки (у Макарьева монастыря на Волге, ныне поселок Макарьево Нижегородской области) – обозы с товарами шли один за другим почти непрерывной вереницей. А вслед за товарами отправлялись на ярмарку служащие торговых фирм, приказчики – все развеселая молодежь, – а за ними уже сами хозяева, степенные купцы, так что только пыль летела от проносящихся резвых троек, гремели на пристяжных бубенцы да разудало покрикивали возницы: «Эй, поберегись!»

Эти несшиеся под раскат бубенцов и удалые песни тройки обгоняли ехавших медленно по дороге «гужевиков» – обозы с кладью. То был вовсе другой народ – молчаливый, сосредоточенный: к этому приучало одиночество «на ходу». Шли больше пешком, каждый у своих лошадей – жалели их: присаживались на воз, уж когда очень утомлялись. Шли – поглядывали: крепко ли увязана кладь, не потерялось ли что; стереглись – не стащил бы чего лихой человек-Упряжки[3]были большие, но не более тридцати верст. У обозников были свои отдельные стоянки, знакомые постоялые дворы. Такие обозы делали далекие концы: от Москвы до Костромы, оттуда в Рязань, потом на Дон. Так и колесили. Случались и беды: сани ли на раскате задавят возчика, в драке ли с ворами убьют, заболеет ли в дороге и отдаст богу душу. Товарищи похоронят, а коней домой приведут. Этими «протяжными» извозчиками и создана знаменитая песнь «Степь Моздокская». Умирающий ямщик прощается с жизнью:

Вы свезите моим детушкам благословеньице,

Отведите моих товарищей, вороных коней,

К молодой жене да свезите ей волю вольную…

Прочны тут были узы товарищества: народ все честный и вверенное добро отстаивал грудью, хотя в случае грабежа или пожара возница за него не отвечал.

Крепок был и семейный уклад жителей Рогожских улиц, обособленных рекой Яузой от остальной Москвы: то был подлинно старорусский, домостроевский уклад, еще более непроницаемый для внешних влияний, чем описанный Островским обиход купеческого Замоскворечья. О театрах и прочих «бесовских» соблазнах тут не знали и знать не хотели. По части чтения дальше таких сочинений, как «Франциль Венециан» или «Гуак, или Непреоборимая верность», дело не шло, да и то читали преимущественно девицы, парни же вовсе не брались за книгу.