Герцог в сияющих доспехах - Лоретта Чейз

Рывок вправо, влево, поворот по кругу; Рипли вцепился обеими руками в рукоятки и потянул обе на себя. Кресло прыгнуло назад, и он услышал за спиной, как кто‑то вскрикнул. Дернув рукоятки в противоположную сторону, он полетел вперед, затем, зарычав от досады, повернул обе ручки вправо, и кресло начало забирать вправо и еще раз вправо. Послышались шаги, а потом голос леди Олимпии:

– Возможно, милорд, вам не мешало бы ознакомиться с инструкцией.

Рипли почувствовал, как при звуках этого голоса встали дыбом волоски на затылке.

– Ну уж нет! Если моя бабка умела управляться с этой штуковиной, то я и подавно смогу.

Леди Олимпия подошла ближе и осмотрела кресло со всех сторон.

– Таких я еще не видела.

– Когда‑то это был последний писк моды, – заметил Рипли и похлопал по истертому подлокотнику. – Механическое кресло Мерлина. Не знаю, много ли их изготовили. Дядя Чарлз увидел его в Механическом музее Мерлина на Принс‑стрит и купил для бабушки.

– Здесь более сложное соединение, чем обычно.

Олимпия нагнулась, чтобы осмотреть систему металлических стержней, которые соединялись с колесами, а Рипли принялся рассматривать ее в очередном платье из теткиного гардероба: простом и, конечно же, сером, с белым платочком на шее, узкими рукавами, расходившимися фонариками на плечах. Подобно сюртуку платье застегивалось на пуговицы от горла до подола и сидело получше того, что он видел на ней накануне, но не так хорошо, как следовало бы, зато прическа была очень симпатичная: густые русые волосы зачесаны наверх и уложены кольцами на затылке, несколько волнистых прядей обрамляют лицо.

Ему так захотелось опять вдохнуть аромат ее волос, который он так хорошо помнил, и, чтобы справиться со своими желаниями, Рипли сел прямо, уставился на носки собственных туфель и пояснил:

– Это придумано для большей свободы передвижения. Бабушка ездила по лужайке, гравию, вообще по любой поверхности и, думаю, все еще рассекала бы на нем, не сведи ее в могилу лихорадка. Припоминаю, мы еще шутили, что надо бы приделать к креслу паровой двигатель, чтобы ездить без помощи рук.

Та же лихорадка, как ему сказали, произвела разительную перемену в его отце. Хоть Рипли в то время и было лет десять, но он помнил, каким был отец до болезни: остроумным, обаятельным джентльменом, который когда‑то покорил сердце его матери, – но эти счастливые воспоминания о прежнем сокрушил жалкий скряга, в которого тот превратился.

– Должно быть, дяде Чарлзу было горько пользоваться этим самому, – добавил Рипли. – Как и мне сейчас. Но что остается? Если я пытаюсь ходить самостоятельно, дамы в этом доме начинают верещать так, что уши закладывает.

Олимпия выпрямилась и разгладила складки на платье.

– Да уж, не жизнь, а трагедия: сплошные муки.

– Не думал, что доживу до того дня, когда увижу себя раскатывающим в кресле‑каталке. Но, похоже, мое время пришло: так и чувствую, что ноги к непогоде болят, начинает мучить подагра. Скоро, глядишь, парик понадобится и искусственные челюсти?

Олимпия поправила очки, хотя они сидели идеально.

– Мало кто верил, что вы вообще доживете до таких лет, чтобы страдать от подагры и нуждаться в парике и вставных зубах.

– Ваша светлость явилась сюда только для того, чтобы смеяться над моей немощью? Или у вас имеются скрытые мотивы?

Подбоченившись, Олимпия обвела взглядом библиотеку.

– Ваша тетя ненароком обмолвилась, что последние книжные приобретения, которые сделал лорд Чарлз, так и не были занесены в каталоги и так и лежат где‑то здесь. Вот я и вызвалась заняться классификацией – хоть что‑то полезное сделаю.

Рипли повернул рукоятки, и кресло поехало назад.

– Где‑то здесь.

– Обязательно дергать их так резко?

– По‑другому скучно.

– Или вы просто не знаете, как заставить эту штуку ехать вперед?

– Разумеется, знаю – невелика премудрость.

Он повернул рычаг, кресло начало описывать круги, и послышался глухой стук – что‑то рухнуло на ковер.

– Ради бога, Рипли, остановитесь: вы свалили стопку книг. Осторожно, там скамеечка!

Он увернулся от скамейки для ног, но, видимо, крутанул ручки слишком резко, и кресло начало крутиться вокруг своей оси.

– Только не вазу! – крикнула Олимпия и бросилась вперед, чтобы успеть ее подхватить. В то же мгновение он крутанулся в противоположном направлении, и, споткнувшись, девушка повалилась на кресло… прямо ему на колени животом, с вазой в руках и ягодицами вверх.

Долгую минуту ни он, ни она не могли даже шелохнуться. Рипли, остро ощущая тепло ее тела и аромат волос, опустил голову и даже прикрыл глаза, вдыхая этот возбуждающий запах.

– Какая тяжеленная, – сдавленно пробубнила Олимпия. – Если вы сумеете удержать свое кресло совершенно неподвижным, я поставлю вазу на пол.

Рипли поднял голову, проклиная себя на чем свет стоит.

– Не уверен насчет «совершенно неподвижным».

Да и как можно быть в чем‑то вообще уверенным, когда на тебе лежит женское тело, причем груди сами просятся прямо в руки.

– Возьмите же ее! – не выдержала Олимпия.

– Что?

– Да вазу же! Можете забрать ее?

Едва Рипли протянул руку, как кресло покатилось назад.

– Поставьте на тормоз!

– Разве здесь есть тормоз?

– Не будьте идиотом! Конечно есть!

Попыталась бы она сохранить разум на его месте! Он ведь далеко не святой!

– Он справа, на ободе, к которому прикрепляется подлокотник, – подсказала Олимпия. – Небольшой такой стержень. Вы приводили с его помощью кресло в движение.

– Ах да, совсем забыл.

Рипли перевел стержень в нижнее положение, заблокировав колеса, и Олимпия осторожно поставила, наконец, вазу. Это не так легко, как можно было подумать: пришлось переместиться из очень неудобного и неуклюжего положения в чуть более приемлемое. Если у нее это получилось без вреда для здоровья, то у Рипли едва глаза не полезли на лоб. Взгляд его был прикован к ягодицам, форму которых совершенно не скрывали и которые двигались сейчас нестерпимо соблазнительным образом в считаных дюймах от его ладони, сжимавшей тормозной рычаг.

Рипли стиснул зубы и вцепился в рычаг еще сильнее.

Олимпия принялась медленно сползать с его колен, стараясь не поворачиваться лицом, и явно перестаралась с осторожностью: каждое ее движение вызывало бурную реакцию в его паховой области, которой не было дела до приличий. Значение имели только округлые формы женского тела, которое совершало какие‑то движения в опасной близости от его рук, непосредственно на его коленях. Сердце его подскочило, посылая телу новый приказ, и рука, сжимавшая тормоз, рванула рычаг вверх, отчего кресло быстро покатилось к окну.