Невидимка из Салема - Кристоффер Карлссон

– Ты помнишь Тима? – сказала Юлия. – Я рассказывала о нем раньше. Думаю, я видела его в пятницу.

– Где?

– В Салеме, по дороге домой. Но с расстояния, и, к тому же, я тогда напилась.

– Я… и что ты чувствовала? Когда увидела? Я имею в виду, спустя столько времени.

– Было хорошо, – сказала она. – Наверное. Здорово, что он вернулся, несмотря на то, что мы перед его отъездом не ладили. Я все равно рада, что он тут.

– Как хорошо, – выдавил я.

– Нам нужно поговорить, – сказала она и остановилась, сделав шаг мне навстречу. – Я… С одной стороны, я думаю, что Йон знает о нас. Именно знает, а не подозревает. С другой… – Она смотрит на свои наручные часы. – У меня сейчас английский.

– А у меня религиоведение. – Я поколебался. – Мы ведь можем зайти вместе?

Мы продолжили идти, и уголком глаза я заметил, как Тим заходил перед нами через входные двери. Должно быть, это был его первый школьный день после возвращения сюда. Он нервничал и суетился, но, может, он просто опаздывал. Его внешний вид болью отозвался во мне. Вокруг глаза, как отпечаток, угадывался синяк. Но я знал, что, помимо этого, от ударов у него болели мышцы живота, стреляло в ребрах и чувствовалась ноющая боль между ног. И то, чего совсем не было видно. Как страдало сердце.

Юлия его не заметила. Мы шли через школьный двор, и она вложила свою руку в мою и держалась за меня, пока мы не расстались в коридоре. Многие нас видели, но Грима там не было; однако тогда меня не очень заботило, что он мог быть там.

Обед иногда мог продолжаться сорок пять минут, но чаще занимал все девяносто. Полтора часа. Мы не ели в школе, чаще в уличных закусочных в квартале от нее, где можно было курить и слушать музыку. Этот обед мы с Юлией провели вместе в закусочной. Мы разговаривали о вечеринке на спортивной площадке, и она рассказала, что почувствовала тошноту, когда меня не было. Она хотела остаться и подождать меня, но Грим заставил ее вернуться в Триаду. Ее рвало всю дорогу домой.

– Ты быстро напилась, – сказал я.

– Я нервничала, – пробормотала она. – Что случилось после того, как мы ушли?

– Ничего, – сказал я и отпил свой лимонад. – Я тоже пошел домой.

Наши шкафчики находились в разных концах школы, и Юлия до сих пор не знала, какой именно принадлежал мне. А я не имел понятия, какой был – ее. Сначала мы направились к моему.

Я помню, как все произошло: в коридоре было мало народу. Снаружи ярко светило солнце, и от перерыва оставалось еще двадцать минут. Некоторые стояли у своих шкафчиков, другие сидели на потертых скамейках. Телевизор в комнате отдыха не работал. Стекло разбили еще весной во время драки. Я показал Юлии свой шкафчик, и она, записав номер, попросила открыть.

– Зачем? – спросил я.

– Мне интересно, что там внутри.

– Там не прибрано.

– Это не имеет никакого значения.

Я стал открывать ящик, снял замок. Как только я открыл его и заглянул внутрь, чтобы оценить всю степень загрязнения, кто-то вскрикнул, и одновременно я услышал голос Юлии:

– Лео, берегись!

Она так сильно схватила меня за плечо, что развернула, оказавшись впереди меня; я успел поймать ее ясный и теплый взгляд. В тот же момент что-то выстрелило, и ее рука на моем плече сначала сжалась, а потом ослабла и упала.

– Ай, – прошептала она.

Несколько человек вскрикнули. Что-то металлическое и тяжелое упало на пол, и я поднял взгляд. Тим Нордин стоял на расстоянии пяти-шести шкафчиков от меня, его руки висели по бокам, а на полу перед ним валялся казавшийся игрушечным пистолет. Он уставился на меня – на лице отчетливо выделялся синяк, – потом развернулся и побежал прочь по коридору и вниз по лестнице. Я огляделся по сторонам, пытаясь определить, что случилось, откуда раздался резкий звук. Я не мог связать лежащий на полу пистолетик с тем, как прямо передо мной упала Юлия. Еще несколько человек закричали. Все остановилось. Запахло чем-то жженым.

Я не мог ничего сказать и даже не знал, что мне делать. Я поднял ее и обнял, прижал к себе, и так крепко, как только мог, зажал рану на ее спине. Я пытался остановить кровотечение, но чувствовал, как кровь рекой текла между пальцев. Я грудью чувствовал, как билось ее сердце, сначала очень сильно и быстро, но потом все медленнее и слабее. Не думаю, что я плакал.

Не помню, что происходило после этого. Не помню даже, как добрался до больницы в Сёдертелье. На «Скорой» я не поехал. Пуля попала ей в левую сторону спины, в область сердца. По крайней мере, так все выглядело, но из-за сильного кровотечения было сложно определить, куда точно. Как я понял позже, «Скорая» приехала буквально через несколько минут. И это давало надежду. По крайней мере, так говорила школьная медсестра Ульрика, которая поспешила к нам еще до приезда медиков.

Она подошла и отняла у меня Юлию, и сразу после этого раздался звук сирен. Лоб Юлии блестел, она была бледна и дышала с трудом, как будто на грудь ее легла невидимая тяжесть. Мои джинсы были заляпаны кровью.

Потом я оказался в больнице. Грим уже был там. Клас и Диана тоже. Юлию оперировали. Пуля не попала в сердце, но повредила несколько центральных артерий, доставляющих кровь к другим жизненно важным органам. Врачи старались зашить их, но Юлия потеряла так много крови, что было непонятно, выдержит ли она операцию.

Со мной хотела поговорить полиция, точнее, криминальный инспектор по имени Дженнифер Давидссон. Она спросила, можно ли задать мне несколько вопросов. Я помню только отрывки из разговора, как отвечал, и что полиция приехала довольно быстро. Инспектор сказала, что Тим Нордин пошел из школы в полицию Рённинге и написал заявление. Он признался, что застрелил человека. Но не того, в которого хотел попасть.

– Он сказал, что хотел застрелить… – начала она и засомневалась. – Тебя. Ты знаешь, почему?

– Я обычно… Он был… Я травил его.

Внутри себя я знал, что сделал кое-что похуже, но в тот момент не был готов развивать эту мысль.

– Это совершенно его не оправдывает. – Она положила руку на мое плечо, на то же место, где держала меня Юлия, и я отбросил ее. – Я постараюсь найти для тебя новую одежду, – тихо сказала она.

На мне по-прежнему были заляпанные кровью джинсы и рубашка. Я кивнул. Инспектор посмотрела на меня долгим взглядом.

– Она, возможно, спасла тебе жизнь. А ты мог спасти ее.

Больше она ничего не сказала.

После того дня я так и не смог привыкнуть к звукам и свету больницы, ощущениям внутри нее. Я сидел там в приемной и ждал моих родителей, и казалось абсурдным, что это место для кого-то было обычной работой. Народ приходил сюда, переодевался, делал свое дело, снова переодевался и уходил домой к своим семьям, ужинал и смотрел телевизор. Как на фабрике. Абсурдно, что у них в руках находилась человеческая жизнь.