Таинственный Леонардо - Константино д'Орацио

без потолка и купола (выражение почтения Браманте, его земляку), живописец из Урбино с необычайной живостью изобразил величайших древнегреческих философов. Это была дань уважения античной культуре, которую интеллектуалы того времени переосмысливали в свете Библии, странное нагромождение тем и суждений, в отчаянной попытке совместить материалистический взгляд на мир с религиозным восприятием, покоившимся на совершенном божественном замысле.

Джованни Антонио Дозио. Двор Бельведера во время строительства. XVI век, Библиотека Ватикана, государство Ватикан

В тесной группе философов Рафаэль с удовольствием запечатлел лица художников и других известных персонажей, находившихся в тот момент в Риме. Таким образом, аллегорический образ превратился в знак признательности тем из современников, с которыми художник ощущал внутреннее духовное родство. В одежде Евклида, что-то сосредоточенно вычерчивающего с помощью циркуля на маленькой грифельной доске, можно узнать лицо Браманте, который всегда помогал Рафаэлю в его карьере. Сытое и довольное лицо Эпикура напоминает Томмазо Ингирами, более известного как Федра, утонченного гуманиста, о котором рассказывали удивительную историю: говорили, что он спас сценическую постановку трагедии Сенеки, из-за чего и получил свое прозвище. Благодаря своему дару импровизировать латинские стихи он отвлек внимание публики, в то время как позади него вдребезги рассыпались театральные подмостки. С противоположной стороны фрески находится философ Заратустра, всем своим видом напоминающий Бальдассара Кастильоне, автора «Галатеи», в то время как в центре парадной лестницы Рафаэль поместил своего жесточайшего соперника: Микеланджело Буонаротти. Любопытно, что на картоне «Афинской школы», хранящемся в Амброзианской библиотеке в Милане, фигура Гераклита-Микеланджело отсутствует. Вначале живописец, по-видимому, не намеревался изображать его. Тем не менее позднее он, видимо, не смог отказаться от этой фигуры, в особенности после того, как увидел шедевр Микеланджело, расписанный им свод Сикстинской капеллы: потрясающая работа Буонаротти превосходила возможности любого из художников, она побудила урбинца добавить этого персонажа практически в последний момент.

Леонардо, проживавшему недалеко от этого зала, сразу же захотелось своими глазами увидеть фреску, ставшую великолепным даром признательности античной философии. Возможно, приблизившись к ней, он замер от изумления, потому что Рафаэль отвел ему на ней самое почетное место. Да Винчи находится в центре живописной композиции. Он стоит, облаченный в одежду Платона, отца философии, краеугольного камня греческой мысли, вместе со своим более молодым коллегой Аристотелем, который пока не был идентифицирован ни с каким реальным персонажем. Черты лица Платона не оставляют сомнений: высокий лоб, седые волосы, спускающиеся на плечи и сливающиеся с длинной бородой, ниспадающей на грудь. Лиловая туника и ярко-оранжевая мантия были выбраны не случайно. Рафаэль хорошо изучил Леонардо, он прилежно посещал его мастерскую во Флоренции и позаимствовал у него несколько идей, чтобы затем использовать их в своих картинах. Вовсе не случаен и жест Платона, который воздевает указательный палец к небу. Одним этим жестом Рафаэль указывает сразу на двух персонажей: на философа, убежденного в том, что истину следует искать в эмпиреях, то есть на небе, и на флорентийского живописца, который наделил этим жестом стольких своих персонажей. Маленькое озарение!

Напротив «Афишкой школы», на противоположной стене, Рафаэль написал фреску «Диспута», сложную аллегорию церкви, где святые, папы и кардиналы находятся внутри Троицы. Отец, Сын и Святой Дух ликуют, расположенные в ряд над алтарем, который мог бы показаться Леонардо очень знакомым. Рафаэль Санти украсил его гобеленом, на котором переплетаются знаменитые узлы да Винчи, обрамляющие имя папы Юлия II, – дань тонкому уму мастера, которому новые поколения художников обязаны гораздо больше, чем мы сегодня в силах понять.

Благодаря такому явному прославлению флорентийского гения весь Рим приготовился принять его с подобающими почестями, как великого интеллектуала, великолепного живописца и глубокого мыслителя. Однако вскоре им предстояло изменить свое мнение. По отношению к городу да Винчи повел себя совершенно неожиданно. За его позой скрывался постыдный секрет.

Немногие, но верные друзья

Вскоре Леонардо понял, что находится на грани безумия. Через несколько месяцев он будет наблюдать прибытие в Рим Анноне, цейлонского слона, подаренного Льву X послом Португалии. Во время своего краткого пребывания в Риме (Анноне умер через три года после прибытия из-за слишком сухого климата) слон завоевал всеобщее расположение, вдохновил поэтов и стал излюбленной моделью для художников. Рафаэль посвятил ему великолепный фонтан в саду виллы Мадама. Животное поражало прежде всего умом, выражавшимся в его занимательных играх с водой и неожиданных акробатических трюков, когда его вели в кортеже по улицам Вечного города. Сойдя с корабля, который только что доставил его из Индии, он остановился напротив папы, потираясь хоботом о его туфли. Затем, будучи хорошо дрессированным, набрал воды из серебряного сосуда и опрыскал толпу зевак, собравшихся поглазеть на него. Легко представить себе буйный восторг, охвативший народ. Да Винчи никогда в жизни не видел ничего подобного: в сравнении с этим поблекли все его великолепные театральные постановки…

Перед лицом этого нового сценария, Леонардо избрал очень необычную стратегию. Из документов того времени следует, что его прибытие в Рим прошло практически незамеченным: город носился с шедеврами Рафаэля, который разрывался между Апостольским дворцом и виллой Фарнезина, а сообщество художников еще не оправилось от потрясения, вызванного грандиозными фигурами, написанными Микеланджело на своде Сикстинской капеллы, торжественно открытой в 1512 году. Сотни строительных площадок работали по всему городу: на протяжении ближайших трех столетий его обновление не останавливалось ни на миг. Странно даже подумать, что Леонардо не сыграл никакой роли в этом шумном грандиозном обновлении Рима.

Складывалось впечатление, что Леонардо провел три года без единого важного заказа.

Тем не менее не существует ни единого следа какого-нибудь заказа на выполнение общественных работ, фрески или росписи алтарной ниши.

Даже никакой пустяковой переделки или инженерной консультации. Казалось, его присутствие не привлекало ничьего внимания. Возможно, потому, что художник, чей возраст перевалил за шестьдесят лет, не представлял больше интереса, а быть может, потому, что вкусы изменились и да Винчи теперь считался устаревшим, однако фактически складывалось впечатление, что он провел три года без единого важного заказа. Джулиано Медичи и его брат Понтифик отвернулись от него. В действительности сохранился след одного заказа, поступившего непосредственно от папы: две маленькие Мадонны, к написанию которых Леонардо, как обычно, приступил без всякой спешки. Говорят, что, получив как-то заказ от папы, он тотчас же начал перегонять масла и травы для получения лака, который наносился поверх готовой живописи для ее предохранения, на что папа Лев X заметил: «Увы! Этот не сделает ничего, раз он начинает думать о конце, прежде чем