Роза Тибета - Лайонел Дэвидсон

class="p1">‘Чтобы снова полюбить меня и забрать меня и мое сокровище со мной’.

‘И я буду делать все это?’

‘Ах, бедный идаг, как ты можешь? Я открыл тебя.’

‘И ты должен предать меня?’

Настоятельница взяла его лицо в холодные ладони. "Йидаг, йидаг", - сказала она. ‘Я никогда не смогу предать. Я должен освободить тебя.’

‘Как освободить меня?’

‘Разрушив тюрьму, в которой содержится ваш йидаг в плену’.

Хьюстон воспринял слово "идаг" как ласкательное, но теперь он понял, что оно может иметь технический подтекст.

Он тихо сказал: ‘Почему ты называешь меня йидагом?’

‘Потому что это то, что ты есть, бедная душа – страдающий призрак в теле, которое тебе не принадлежит. Это хозяин, твой хозяин, идаг, и твоя тюрьма, и ты должен освободиться из нее. ’

Хьюстон почувствовал, как пальцы его ног начали скручиваться в ботинках, а шея покрылась мелким холодным потом.

Он сказал: "Написано ли, что ты освободишь меня?’

"Написано, что ты будешь освобожден’.

‘Написано ли здесь, когда я буду освобожден?’

Дьявол покачал головой. ‘Это не написано, йидаг’.

Хьюстон был очень рад это слышать. Он весь дрожал, как осиновый лист. Но он видел, что ситуация, какой бы опасно безумной она ни казалась, не лишена лазеек, и что со временем он может их расширить. Время, однако, было чем-то таким, чего теперь становилось очень мало.

Он отнял ледяные руки от своего лица.

Он сказал: ‘Добрая мать, я должен идти’.

Дьяволица поднялась вместе с ним и схватила его запястья своими тонкими руками. ‘Ты вернешься, йидаг’.

‘Я вернусь’.

‘Когда ты придешь?’

‘Скоро’.

‘Приходи сегодня вечером’.

‘Если смогу’.

‘Сегодня вечером, йидаг’.

‘ Сегодня вечером, ’ сказал Хьюстон.

Казалось, что-то случилось с дыханием дьяволицы. Он очень густо проникал сквозь маску. Она сказала: ‘И ты посмотришь на мое лицо, йидаг?’

‘Я буду смотреть на твое лицо’.

‘ И полюбишь меня снова?

‘ И люблю тебя, ’ болезненно добавила Хьюстон.

Руки настоятельницы дрожали на его запястьях.

Она сказала: ‘Тогда иди, йидаг’.

Идаг пошел так быстро, как только могли нести его ноги.

В туннеле он услышал, как она тихо зовет.

‘Йидаг!’

- Да? - спросил я.

‘Это должно быть сегодня вечером. Приходи пораньше.’

Он ушел рано. Он отправился туда в половине одиннадцатого, опасаясь разоблачения и отчасти надеясь, что его обнаружат, потому что не знал, что хуже: быть схваченным и лишенным рассудка или столкнуться лицом к лицу со сдерживаемыми аппетитами восемнадцати поколений дьяволицы. Он видел, что для выживания ему придется использовать объединенные таланты Шехерезады и демона-любовника, и он не чувствовал себя готовым к этому.

Он был истощен. Он почти не спал последние две ночи. Он думал, что в другое время и в другом месте он мог бы увидеть определенный жуткий юмор в ситуации, но все, что он мог видеть в этом сейчас, был ужас – и особенно отталкивающего вида. Ибо мысль о холодном, жилистом теле с его священными мазями и раскрашенными грудями вызывала у него отвращение, а перспектива увидеть ее лицо не придавала ему особой привлекательности. Женщины Тибета рано постарели: к 50 годам они были беззубыми и покрытыми швами. Мысль о таком лице под бритой головой совершенно лишила его сил.

Но он заставил себя, потому что понял, что действует не только из-за себя; и когда он вошел в святилище и приблизился, обезьяна даже смогла вызвать определенное шутливое товарищество в его отношениях с ней.

Но в туннеле он почувствовал ее запах ... и его сердце снова остановилось. Как он мог это сделать? Как это произошло? Из-за какой безумной череды злоключений случилось так, что учитель рисования Средней школы для девочек Эдит Роуд обнаружил, что зарывается в воды тибетского озера, чтобы разделить ложе с дьяволицей?

На эти вопросы не было разумных ответов, и поэтому Хьюстон побрел дальше – возможно, в манере своего самого раннего предшественника, с опущенной головой и неуклюжими руками, со страхом в сердце и тошнотой в животе – на ужасное свидание со старой холодной девственницей в комнате с семнадцатью трупами.

Но в своей оценке женщины, которая ждала его, как и во многих других своих оценках в тот год, Хьюстон ошибся. Ибо настоятельница не была старой, и она не была холодной; и она была далеко не девственницей.

4

В то время, когда Хьюстон ковылял к своей неприветливой постели, губернатор Ходзо как раз вставал со своей. Он был в нем один, потому что в последнее время ему так нравилось, и он был в нем недолго; но он вышел только с самым мягким выражением раздражения.

На самом деле губернатор совсем не был раздражен. Он немного воскликнул, чтобы успокоить своего слугу; но когда человек подул в свои тапочки и наклонился, чтобы надеть их на него, сердце губернатора забилось от приятного болезненного возбуждения.

Он провел месяц в беспрецедентном спокойствии. Его жены были послушны, его клерки эффективны; никто не беспокоил его, и никакие внешние события не беспокоили его. В течение целого великолепного месяца он прогуливался по своему парку и медитировал в своей библиотеке, совершенно беспрепятственно.

Губернатор начал подозревать это спокойствие. Это начало беспокоить его. Он начал лежать без сна по ночам, задаваясь вопросом, какие дьявольские неприятности могут накапливаться для него. Ибо он знал достаточно о работе Кармы, чтобы знать, что с ним еще не покончено. В предыдущей серии событий наблюдалось своего рода мускульное сгибание сил, рябь под поверхностью настолько мощная, что даже он, непрофессионал, совершенно не знающий о Даре, смог ощутить присутствие Первичного Двигателя.

Губернатор не был настолько нескромным, чтобы думать, что такая концентрация пагубной энергии была активирована исключительно из-за него. Он не верил, что незнакомца привезли через полмира только для того, чтобы он заработал грыжу. Но механизм, который имел – так кстати! – произведенная грыжа все еще вращалась вокруг него. Он мог чувствовать это. У него сложилось впечатление, что на периферии происходят незаметные новые формирования, что была задействована новая серия колес и что движение необычного и зловещего рода вскоре будет передано его собственному тихому сектору.

Почему, например, в его секторе было так тихо? Не должно было быть так тихо.