Роза Тибета - Лайонел Дэвидсон

вышел из ее живота. Более поздние тела, в натуральную величину, сидели, скрестив ноги, в ряд лицом к ней; с дьявольскими головами, без одежды, поддерживая грудь руками.

В присутствии стольких дьяволов Хьюстон почувствовал, как по его телу начинают бегать мурашки. Он задержал дыхание, медленно выдохнул и на цыпочках прошел вдоль шеренги дьяволов, ища врата.

Он насчитал семнадцать дьяволиц в ряду, семнадцать Бывших Тел Доброй Матери, и миновал последнее из них, когда получил первый толчок. В часовне не было ворот. Там была большая деревянная дверь. Он не мог вспомнить часовню в монастыре, у которой была дверь вместо ворот. Он сделал неловкую паузу.

Но он зашел так далеко, что подумал, что мог бы пойти немного дальше. Он подумал, что может открыть дверь.

Он обнаружил, что не может открыть дверь. Дверь была заперта.

Что ж, этого следовало ожидать. Часовня, очевидно, была святая святых. Замок ничуть не облегчил бы его будущую попытку побега, но до тех пор, пока он управляется простым засовом, а не ключом, он также не сделает это фактически невозможным. Он нащупал руками край двери; и таким образом получил свой второй толчок.

Дверь не была заперта на ключ. Она была достаточно просто заперта на засов. Засов, однако, был с внутренней стороны.

Последствия этого не замедлили до него дойти; он отвернулся от двери, как будто она загорелась, и так же внезапно снова остановился. При подсчете Бывших тел в комнате он не включил гиганта Первым. Дьяволица занимала только семнадцать Прежних Тел. Восемнадцать из них бдительно сидели в этой комнате.

Здесь происходило что-то очень странное, и Хьюстон внезапно понял, что у него нет никакого желания узнавать, что это было. Он всем сердцем пожалел, что предпринял это безумное исследование, что он крепко спит в своей камере и уютно ждет утреннего гонга; и так же внезапно, как он остановился, теперь снова двинулся, очень быстро, обратно в желанное чрево гиганта Первого. Он действительно стоял одной ногой в этом, он мог вспомнить позже, когда произошел последний толчок.

В комнате за его спиной раздался голос, женский голос, говоривший по-тибетски.

‘Останься, Ху-Цзун", - сказал голос.

Хьюстон остался.

‘Ты думал, я забыл? Повернись и посмотри на меня.’

Когда все его внутренности превратились в воду, Хьюстон повернулся и посмотрел.

Восемнадцатый дьявол поднялся со своей лампой; она шла к нему.

3

В тот момент он был настолько напуган, что все нормальные мыслительные процессы, казалось, остановились. У него была идея, что дьяволица взяла его за руку, что она повела его в постель. Он, конечно, сидел с ней на кровати несколько минут спустя. Он вспомнил, как подумал, что, поскольку постель была еще теплой, она не могла долго находиться вне ее; упражнение в дедукции, которое, наконец, привело его в чувство. (Но прошло еще несколько минут, прежде чем он смог понять, где находится: он упрямо цеплялся за впечатление, что находится в первом монастыре, хотя было очевидно, что он, должно быть, вслепую преодолел все семь до самого верхнего.)

Настоятельница поднесла свою лампу к кровати, потому что она стояла в темном углу комнаты, и изучала его в ее свете. За изумрудными глазными яблоками на него сверкнула пара узких глаз. В маске дьявола было что-то настолько леденящее кровь, что Хьюстон отвел взгляд. Вместо этого он посмотрел на ее тело и с первого взгляда нашел его едва ли менее пугающим.

На теле дьяволицы не было волос. Ее груди были расписаны спиралями зеленого и золотого цветов. Ее кожа сияла и благоухала мазью. Она была маленькой гибкой женщиной, которой могло быть от тридцати до пятидесяти. Что-то в ее осанке, в приглушенном голосе, доносящемся из-под маски, и в накрашенных ногтях, похожих на когти, навело его на мысль о позднем возрасте. Он в ужасе отшатнулся от нее.

Настоятельница поставила свою лампу.

Она сказала: ‘Ху-Цзун, что ты хочешь мне сказать?’

Хьюстон открыл рот и обнаружил, что ему нечего сказать.

‘Я ждал тебя двести лет’.

Хьюстон облизал губы и тогда обрел дар речи. Он сказал: ‘Добрая мать, ты ошибаешься. Вы ошиблись во мне.’

‘Я ошибся в тебе? Как я мог ошибиться в тебе, Ху-Цзун?’

‘Я трулку, Добрая Мать – бессознательный трулку...’

"Больше не без сознания", - сказала настоятельница. Она с любопытством прикасалась к нему, к его бровям, ушам, лбу. ‘И больше не трулку. Ты нашел путь ко мне, и теперь ты должен следовать своей судьбе. Ты не сможешь обмануть меня, йидаг.’

Хьюстон и не думал обманывать ее. Что-то в ней, некое священное качество в ее наготе, приводило его в ужас. Он почувствовал, что действительно находится в присутствии сверхъестественных сил, и, запинаясь, тибетец обнаружил, что признается в своей личности и своей цели, и как он нашел туннель, и почему, когда настоятельница остановила его.

Она остановила его, зажав ему рот холодной рукой. Ее дьявольская голова была повернута к двери; она встала и на мгновение прислушалась; и, наблюдая за ней, Хьюстон испытал странный укол (который годы спустя он все еще помнил, и наиболее остро), наполовину облегчения, наполовину сожаления. Ибо он увидел, что она действительно была всего лишь женщиной, и что она сама не была свободна от надзора; и что она не хотела, чтобы его еще обнаружили.

За этот короткий перерыв ему пришло в голову кое-что еще. Он увидел, что ситуация ни в коем случае не была безнадежной, и что безумная логика, которая поддерживала его в последние недели, похожие на сон, могла бы поддержать его снова, если бы только он приложил усилия.

Он протянул ей руку. Он сказал тихим голосом: ‘Добрая мать, что ты знаешь обо мне?’

Настоятельница снова повернулась к нему.

‘То, что сказали мне твои уста, Ху-Цзун, и то, что написано’.

‘Ты не видел меня раньше’.

‘Мы любили другими телами, Ху-Цзун’.

"А ты любил меня по-настоящему?’

‘Да, я действительно любил тебя’.

‘И ты любишь меня сейчас?’

‘Отныне и навсегда, бедный идаг. Мне ничем не поможешь.’

Хьюстон заставил себя посмотреть в изумрудные глазные яблоки, блестящие, как у кошки, в свете лампы. Он сказал: ‘Тогда скажи мне мою судьбу’.

‘Только Бог знает это, Ху-Цзун’.

‘Тогда скажи мне, зачем я пришел’.