Крик родившихся завтра - Михаил Савеличев

– Задерживаетесь, – говорит Роберт. – Тревогу объявили.

– Только меня не обвиняй, – отвечает Иванна.

Роберт сплевывает:

– Что поделать – привычка свыше нам дана. Сидите здесь и не высовывайтесь. Давай приемник.

– Нет.

– Что – нет?

– Приемника нет. Там оставила. Наверное.

Роберт делает движение, голова Иванны качается. Пощечина.

– Дрянь. Какая ты дрянь.

Поднимает руку для нового удара.

Надежда делает шаг и встает между ними.

Только попробуй, только попробуй, шепчу самой себе, толком не представляя, что Мерзон может попробовать и что я смогу в ответ сделать. Закричать? Вцепиться в него зубами? Пинать и колотить кулаками? Неважно. Ничего не важно, кроме Надежды. Она стоит перед ним, сжав кулаки, смотрит ему в глаза, похожая на пионерку, схваченную фашистами.

Роберт хмыкает, но руку опускает.

– Ты сам виноват, – говорит Иванна. – Надо доводить дело до конца.

Что творит?!

Но Роберт спокоен.

– Поговори, сучка. В следующий раз у тебя зубов не будет. Устрою твоему телу поход к стоматологу. Или к гинекологам из соседней подворотни, – плюет и уходит.

– Пошли, – говорит Иванна. – Не обращай внимания. Это не важно. Больше ничего не важно.

Поднимаемся на второй этаж по деревянной лестнице с деревянными перилами. Середины ступенек стерты до дыр. Квартиры зияют черными проемами, откуда воняет гнилью. Дом гниет вслед за постояльцами. Только никто не отвезет его в лепрозорий, так и будет здесь стоять, проедаемый насквозь проказой.

Идем по одной. Впереди Иванна, ощупывая ногой каждую ступеньку, прежде чем встать. За ней шаг в шаг Надежда. Я за ними, пыхтя и отдуваясь. В воздухе висит невидимая пыль, липнет к коже, покрывает ее шершавым налетом. Заходим сквозь выломанную дверь, идем по коридору, сворачиваем и оказываемся перед еще одной дверью, целой и запертой. Иванна встает на цыпочки, шарит по косяку. Щелкает замок.

– Пришли.

Ничего не видно до тех пор, пока не зажигается квадратный фонарик, висящий на гвоздике. Панцирная кровать со свернутым матрасом. Окна занавешены черным. Тазик. На вбитых гвоздиках – одежда. Под ней обувь, тоже на гвоздиках.

– Я как могла убралась, – говорит Иванна. – Тут такое творилось. Зато потолок целый и стены. И пол, – она притоптывает в подтверждение. Глухой звук наполняет комнату. Сыплется штукатурка.

– Что-то я мебели не вижу, которую она сюда натаскала, – говорю капризно. Не знаю – зачем?

Перестань, Надежда садится на пол.

Иванна смотрит на нее.

– Тебя надо подстричь, – говорит. – И переодеть.

Зачем?

– Тебя ищут, – Иванна сдергивает парик и бросает на кровать. – Сядь сюда, так будет удобнее.

– Не вздумай, – говорю Надежде. – Не слушай ее. Пошли отсюда. Побежали.

Зачем ты ее убила? Надежда смотрит на Иванну.

– Я потом всё объясню, обещаю, – копается в ворохе белья, достает ножницы, щелкает ими. – Иди сюда.

Надежда на кровати, волосы распущены по плечам. Иванна берет один локон и режет. Хочется закрыть глаза и ничего не видеть. А еще заткнуть уши и не слышать щелчков ножниц. Но я смотрю и слушаю. Волосы слетают на пол. Длинные, черные, густые. Щелк. Щелк. Щелк. Нелепая маленькая голова. Торчащие уши. Длинная шея. Щелк.

– Вот так, – говорит Иванна. Дует на Надежду. Стряхивает с ее плеч.

Сидящая на кровати девочка мне не знакома. И не похожа на девочку с этой короткой, мальчишечьей стрижкой.

Не переживай, отрастут, Надежда проводит ладонью по оставшемуся ежику.

Она меня успокаивает!

Иванна задерживает руки на голых плечах Надежды.

– Тебе надо помыться, – говорит. – Подожди, я всё устрою.

Подхватывает таз и выходит.

– Выглядишь ужасно, – говорю. – Обкорнали.

Но самой ужасно хочется провести пальцами по оставшемуся ежику.

Непривычно, соглашается Надежда. Будто груз с головы сняли.

– Ты ей веришь?

Верю, упрямится Надежда. Теребит футболку, потом сдергивает ее, вытирает пот с лица.

Возвращается Иванна с полным тазом парящей воды. Я немедленно вспоминаю Огнивенко. Будь я грязна, как поросенок, ни в какую воду не полезла. И близко не подошла.

– Сначала ты, потом я, – говорит Иванна. – Всё, что осталось. Там, наверное, была дырка. Раздевайся, – ставит таз на пол, опускает в него руку, помешивает воду.

Я не дура, смекаю что к чему – Надежду не смущать. Но я-то привычная, я – своя. Поэтому смотрю, губы кусаю. Надежда медленно раздевается, аккуратно складывая каждую вещь на кровать. Идет к тазику, прикрываясь руками, трогает ногой воду, ступает в тазик, присаживается. Иванна зачерпывает горстями и осторожно льет ей на голову, на плечи. Не моет – гладит. Надежда поеживается.

– Встань, – просит Иванна.

Встает, опускает руки. Иванна делает шаг назад. Снимает мокрое платье, всё остальное. Мне бы зажмуриться, но не могу – смотрю на нее во все глаза. Она отворачивается к кровати, положить свое белье, а когда поворачивается, то ладони – внизу, верха она не стесняется. Непропорциональность. Возвращается и вступает в тазик. Надежда качается назад, но Иванна придерживает ее, обнимая за талию. Да что там – обнимая. Она прижимает ее к себе, крепче, крепче.

– Тазик очень маленький, – словно извиняется.

Ничего, Надежда переводит глаза на меня – и непонятно, что имеет в виду. То ли тазик, то ли собственные ощущения. Руки – как плети. И мне хочется закричать, разнять их. Из-за ее рук. Они никак не реагируют на телячьи нежности. Но Иванна вдруг отпускает ее, тихонько толкает в плечи, и Надежда отступает из тазика на голый пол.

– Прости, – теперь ее очередь присесть. – Не смогла удержаться. Не смогла… и не хотела.

Ничего страшного, Надежда зачерпывает воду и начинает омовение. Дурацкое, религиозное слово. Зато точно передающее, что происходит. Омовение. Перед чем?

– Я знаю, как всё делать, – говорит Иванна. – Если ты… если ты не знаешь.

Надежда продолжает зачерпывать и лить на нее воду. Я понимаю, что она не знает, как ответить. Ловит мой взгляд. Вот когда пригождаются лучшие подруги-дурнушки – для советов. Особенно, если всё решено и так. Зря, что ли, столько фильмов «до шестнадцати лет» посмотрели? Но и тут есть вопросы. Если женщина приходит к мужчине, то всё понятно. Если девушка приходит к парню, тоже всё понятно. А если девочку приводит к себе не девочка и не мальчик? Родила царица в ночь не то сына, не то дочь… Сказка Пушкина, а не фильм «до шестнадцати».