Крик родившихся завтра - Михаил Савеличев

– Хватит, – Иванна резко встает, трясет мокрой головой, брызгаясь по всей комнате. Шагает к кровати и тянет за собой Надежду.

Надежда неохотно делает шаг, другой.

– Не надо, – шепчу я. – Зачем?

Ты ничего не понимаешь, Надежда помогает скинуть с кровати ворох одежды, всё будет хорошо.

Иванна раскатывает матрас, поправляет простыню, взбивает подушку.

– Ложись.

Всё будет хорошо, Надежда забирается на кровать. Закрывает глаза. Мне приходят в голову дурацкие стишки, которые давным-давно гуляли по классу на измятой бумажке. Кажется, их притащил Маршак Безграмотный. Откуда-то, потому что такое сам бы не сочинил. Всего не помню, но подходящее к обстановке: «Лежишь перед ним ты нагая, готовишься женщиной стать». Кусаю себя за палец. Дурацкие стишки. И сейчас происходит это самое – Надежда лежит, а Иванна забирается следом, но не ложится, садится ей на ноги, упирается в бедра. Осторожно наклоняется, но останавливается и вновь выпрямляется.

– Дурацкое чувство, – говорит. – Будто на нас смотрят.

Отвернись, Надежда поворачивает голову ко мне. Не смотри.

Всхлипываю. От жалости или страха. Упрямлюсь из последних сил, шепчу под нос:

– Теперь ты не девчонка, теперь ты проститутка, – но стишки ничего не изменят. Отворачиваюсь к стене, тру кулаками глаза.

Ничего не вижу, но всё слушаю. Шуршание, скрип пружин, чмоканье, поцелуи, лизанье, опять шуршание, скрип. А я жду. С ужасом. Вслушиваюсь в череду звуков и пытаюсь предугадать мгновение. То самое. О котором девчонки шушукаются в туалете. Первая и последняя боль на пути в жизнь после шестнадцати. Даже если тебе только пятнадцать. Или четырнадцать. И после которого во мне не останется никакого смысла.

По стене ползет таракан. Выполз из-под отставших обоев и бредет своей дорогой, не обращая ни на что внимания. Шедевр эволюции. Динозавров еще не было, а он полз своей дорогой. Меня не останется, а он будет продолжать шевелить усиками и перебирать лапками. Отвратный в своем совершенстве. Раздавила, если б не было так омерзительно.

Кровать издает какой-то особо резкий звук. Будто рвется пружина. Я резко поворачиваюсь на пятках, ожидая увидеть… не знаю, что ожидаю, но вижу сидящую на краю Иванну с опущенной головой, зажатыми между коленями ладонями.

– Прости, прости, прости, – шепчет. Плечи трясутся. Лица не видно, только макушка. – Не могу. Не получается. Я знаю, как всё делать, но не знаю, что нужно чувствовать…

Надежда гладит ее. Тоже садится, обнимает, прижимает к себе. Ничего не понимаю. Стою и хлопаю глазами.

7

Когда смотришь в бездну, бездна поселяется в тебе. Это про нее. В ней всегда имелось слишком много места. С самого рождения. Достаточно, чтобы быть сразу и мальчиком, и девочкой. И кем угодно. Сначала ее опознали как ложного гермафродита, но быстро поняли – всё сложнее. Гораздо сложнее. Третий пол. Способный зачинать от мужчин и от женщин. Взбрык эволюции. Не лучше и не хуже, чем у других. Может, даже лучше, потому как имелось кое-что еще.

Она рано созрела, и ее включили в программу экспериментов. По методу Бехтеревой. Никаких физических контактов (ребенок всё же!), лишь пробирки и автоклавы. Изучение феномена. Чтобы не ждать милостей от природы. Человек перекрыл Енисей, так почему бы человеку не изучить третий пол? Не так много для этого нужно. Гораздо меньше, несравнимо меньше Братской ГЭС. Она даже ничего не почувствовала. Ее усыпили, ведь эксперимент был «детям до шестнадцати лет». И неважно, что она в нем участвовала. Много раз ничего не получалось. Метод оказался чересчур сырым, а ее организм слишком юным. Но ведь ждать нельзя? Год, другой, и она превратится в идиотку. Время – вперед!

Она соврала. Она ничего не знала и ничего не умела. Вернее, знала. По воспоминаниям. Точнее, следам воспоминаний. Недокументированная способность. Абсолютно недокументированная, потому как о ней никто не догадывается. Она не рассказывала. Это как выйти в другую комнату, пока в зале живет чужой человек. Неряшливый чужой человек. Ты слышишь его шаги, шум воды, храп, шелест страниц, разговоры, чуешь запах сигарет, жареных котлет, но войти не можешь. Потому что в тебе – чужая жизнь. Ты изгнана из себя ровно на то время, пока в тебе растет эмбрион, а отец или мать эмбриона проживают в твоем теле.

Сначала ей показалось, что она сошла с ума. Равно и тому экспериментатору, который поделился своим семенем для эксперимента по методу Бехтеревой. Наверное, это приняли за психоз. А как иначе, когда беременная девочка вдруг начинает утверждать, что она – некто М., кандидат медицинских наук и прочая, прочая? Сама она плохо его помнила. Почти ничего. Тогда она еще не умела читать следы, оставленные в ней. К тому же было очень страшно. Она сидела внутри себя и кричала. Непрерывно. Без остановки. Никто, конечно, не слышал ее. Даже этот самый некто М. К счастью, случился выкидыш. И всё кончилось. Она так думала. Хотя всё только началось.

Наверное, так чувствуют себя падшие женщины. Проститутки – неизбежное порождение капитализма. У нее случился капитализм в отдельно взятой голове. Как третий пол, она имела совершенно фантастический механизм зачатия. Ее врач так и говорил, когда думал, что она не слышит. Или только прикидывался, что так думал, а на самом деле ему плевать – слышит чудо природы его слова или не слышит. Мужской вариант – простой, даже примитивный. Почти такой же, как у остальных. Но вот женский! Одно дело доставить сперматозоиды к яйцеклетке, и совсем другое – доставить яйцеклетку к сперматозоидам. Врач знал то, чего не знала она сама. Как третий пол она никого в Спецкомитете не интересовала, а как вместилище душ считалась перспективной. Тем более технология совершенствовалась. Зачатие – долго, ненадежно и в любой момент отторгаемо. А вот препараты на основе клеток «наездника» – гораздо эффективнее. А приемник – еще эффективнее. Их так и звали – «наездники». Ведь переселение душ – это как-то нематериалистично.

Она привыкла жить в проходной комнате. Одна инъекция, одно включение передатчика – и в теле девочки опытный спецслужбист. Разведчик. Кто угодно. Какие открываются возможности! А потом она возвращалась в себя и пыталась понять, что происходило. Она собирала марки. В переносном смысле. Складывала в альбомы и при любом удобном случае пересматривала, пыталась сложить полную коллекцию. Тогда она и узнала о «детях патронажа», хотя была одной из них, о Спецкомитете, хотя почти с самого рождения находилась на его попечении, а также о многом другом, о чем хотелось немедленно забыть, если бы это не касалось ее и таких же, как она: синдром угнетения разума, «парацельс», приюты, лаборатории, вивисекторы. Всё это казалось мрачной фантастикой, антиутопией, и никак не стыковалось с полетами в космос, Братской ГЭС, бригадами коммунистического труда, комсомолом, Майей Кристалинской…

Иванна говорила и говорила. Лицо ее казалось маской, но из глаз катились слезы. Если честно, я ничего не понимала. Только смотрела на них и слушала. Даже ревности никакой не осталось, а ведь они так и не оделись. Надежда гладила ее. А Иванна продолжала рассказывать. Плакать и рассказывать. Вот теперь она точно походила на девчонку – не спутаешь. Опухшие глаза, красные щеки, дрожащие губы.